Далекий Приамурский край
Хочу предложить Вам, дорогой читатель, серию очерков о Приамурском крае. Именно так он изначально назывался в далеком XIX веке.
Неуемная и неудержимая страсть к познанию новых, неизведанных окраин своего государства и расширению его границ за счет «ничейных» земель была присуща русскому человеку. Где на утлых суденышках по великим и малым рекам необъятной Сибири, где волоком, где пешком, все ближе и ближе к Великому океану проникал он. И вот в 1697—1699 годах «камчатский Ермак» Владимир Атласов со своим отрядом в 120 человек исследовал и описал полуостров Камчатка, который стал неотъемлемой частью России. После освоены Курильские острова, Русская Америка. Открытие этих земель поставило задачу их детального исследования, освоения, а значит, и поиска наиболее удобных путей к ним. Путешествие через Сибирь было не только дорого, но и длительно, продолжительным был и путь морем. Так, в эпоху парусного флота в XIX веке путешествие из Петербурга в Петропавловск-на-Камчатке продолжалось не менее восьми месяцев. Например, транспорт «Байкал» под командованием Г.И.Невельского добрался до Камчатки за 8 месяцев 23 дня, а рекорд быстроты плавания на Камчатку того времени принадлежал В. М. Головнину — 8 месяцев 8 дней. С открытием Суэцкого канала в 1869 году и заменой парусного флота паровым время в пути в дальние края резко сократилось. Длительный период господства фрегатов и бригантин на морях и океанах закончился.
В 1886 году газета «Восточное обозрение» напечатала таблицу продолжительности перевозок людей и грузов из центра России в Приамурский край. Продолжительность дается в сутках.
От Москвы |
Морем |
Через Сибирь |
До Благовещенска |
131 |
290 |
До Хабаровска |
121 |
297 |
До Владивостока |
65 |
320 |
До Николаевска |
104 |
305 |
Поэтому неудивительно, что в те годы официально приглашенным лицам на Дальний Восток, чтобы добраться до места службы, время на дорогу отпускалось шесть месяцев. О том, насколько утомителен и долог был путь на Амур, можно составить представление по записям впечатлений А. П. Чехова от путешествия на остров Сахалин. А ведь он старался передвигаться с максимально возможной скоростью, используя все доступные средства транспорта того времени.
Вечером 19 апреля 1890 года он выехал из Москвы на поезде, в Ярославле пересел на пароход «Александр Невский», на котором и добрался до Нижнего Новгорода, а затем другим пароходом отправился вверх по реке Каме. Писатель знал, что все его путешествие продлится не более полугода, в моральном отношении он был хотя и подготовлен, материально независим, но его самочувствие оставляло желать лучшего. По мере удаления от родных мест начинал сказываться синдром ностальгии, чувство тоски по родным краям. Невольно возникала мысль о том, что же чувствовали люди, оставлявшие свою родину, вынужденные ради куска хлеба или отважившиеся по служебному долгу отправиться на Амур?
Ту обстановку, которая существовала на Великом Сибирском пути, те чувства и настроения, которые охватывали путешественника на этом грандиозном тракте, те впечатления, которые получал он от городов, поселков и почтовых станций, и те впечатления о местных жителях, чиновниках и прочих служилых людях отразил Чехов в своих письмах с дороги к родным и знакомым. Приведем некоторые выдержки из этих писем.
Десятый день поездки Чехова: «Кама прескучнейшая река… города серы, в них жители занимаются изготовлением облаков, скуки, мокрых заборов и уличной грязи». Как видим, впечатление безотрадно грустное, тягостное.
После шумной, быстротечной жизни Москвы ощущение от путешествия было такое, что если время и не остановилось, то очень замедлило свое течение: «Плыл я до Перми два с половиной года — так казалось». «В России все города одинаковы». И к тем, кто живет в этих городах, у писателя появляется не только сожаление, но и тревожное чувство страха: «Здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, широкоплечие, с маленькими глазами, с громадными кулачищами…»
Туристов, путешественников и прочий проезжающий люд, посещающий достопримечательности городов и селений, расположенных по пути следования, удивлял уклад жизни местного населения, особенно образ жизни аборигенов. Другая жизнь, другие нравы не только удивляют, но вызывают и нервное раздражение, и Чехов в этом отношении не является исключением. В Екатеринбурге «всю ночь бьют в чугунные доски на всех углах. Надо иметь чугунные головы, чтобы не сойти с ума от этих неумолкающих курантов», — жалуется он в письме, оправленном сестре. Удары в доски мешали спать проезжему, но для ушей местных жителей они звучали успокаивающей музыкой: сторожа не дремлют, на улицах нет злоумышленников. Все это вызывало у проезжающих чувство собственного превосходства, как у людей, стоящих выше в культурном отношении.
Минуло 20 дней с начала путешествия. Река Иртыш, ожидание парома. «Проехал уже 715 верст. Обратился в великомученика с головы до пяток… Куда я попал? Где я? Кругом пустыня, тоска…» Все вокруг чуждо, все воспринимается с неприязнью: «Суп мне подали пресоленый, грязный… Сейчас мне подавали жареную солонину: преотвратительно; пожевал и бросил. Чай здесь пьют кирпичный. Это настой из шалфея и тараканов…» «В Сибири народ некрасив… Сибирская водка противна… В Томске невылазная грязь… Томск скучный город… люди здесь прескучные». «На перекладных скакать до Амура — это пытка». «Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки». Впрочем выпадают и светлые дни, настроение меняется. «Красноярск — красивый интеллигентный город, в сравнении перед ним Томск свинья в ермолке и моветон». Если в Томске был дождь, стояла прохладная погода, то в городе Красноярске «въехал-таки я наконец в лето, где нет ни ветра, ни холодного дождя». Письмо из города Канска: «Как опостылело ехать!» Из Иркутска: «Еду, еду, и конца не видать… Ехать было тяжко, временами несносно и даже мучительно».
Наконец через два месяца писатель плывет по Амуру на пароходе «Ермак», «конно-лошадиное странствие кончилось». Другая природа и другие впечатления… Повеяло, запахло азиатской экзотикой: «Берега Амура красивы, но слишком дики, мне же безлюдье надоело». «Амур чрезвычайно интересный край. До чертиков оригинален». Чехова поразило и своеобразие края в социальном отношении: «А какой либерализм! Ах, какой либерализм!» «Здесь не боятся говорить громко. Арестовывать здесь некому и ссылать некуда, либеральничай сколько влезет». «Я в Амур влюблен; охотно пожил бы на нем года два… Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем первый генерал в России». Суждение, пожалуй, не вполне верное. И здесь, на краю России, были «всевидящие глаза» и «всеслышащие уши», хотя отдаленность сказывалась, многое, непростительное в отлаженном режиме европейских губерний России, здесь прощалось или заслуживало снисхождения.
30 июня А. П. Чехов на пароходе «Муравьев-Амурский» прибыл в Хабаровск, где читал газеты, которые из центра России идут два с половиной месяца. На следующий день он продолжает свой путь в Николаевск. До Сахалина, по местным меркам, рукой подать, но «путешествовать надоело». 11 июля он уже на Сахалине, где и прожил «3 месяца плюс 2 дня». Боязнь, чтобы его не задержала холера, появление которой ожидали и на Сахалине, заставила его поспешить с отъездом.
Удалось сесть на пароход «Петербург». «Кажется, что приеду домой через сто лет». Море не дает такого многообразия впечатлений, как суша. 14 октября пароход снялся с якоря в Корсаковском порту, а 5 декабря пришел в Одессу. Вся поездка продолжалась семь с половиной месяцев, причем четыре месяца пришлось на дорогу.
Какое же суждение А. П. Чехов вынес о людях, служивших на Амуре? С одной стороны, вроде бы им куда легче в моральном отношении, посвободней, но с другой… «Мне все время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны, наша история скучна, и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами».
В какой-то степени писатель был прав. Иркутская газета «Сибирь» писала 24 июня 1879 года: «Везде одно и то же. Скука и духота смертельная кругом! Бежать бы куда-нибудь, но куда бежать? — вот вопрос. Есть ли где такое укромное место, где можно было наверняка отделаться от скуки и томящего чувства? Нет, такого места не имеется…»
«Сколько интеллигентных молодых сил погибло в захолустьях потому, что они извне не находили поддержки для умственного труда, — сокрушался Ф. Ф. Буссе, заведующий переселением крестьян в Южно-Уссурийский край, организатор и первый председатель Общества изучения Амурского края.— Попадая в среду, где умственная работа признается, в лучшем случае, роскошью, а обыкновенно за нечто подобное толчению воды в ступе, они встречают насмешки и недоброжелательство при каждой попытке собрать научный материал из окружающей природы или местного населения». Сильные натуры как-то пытались противостоять засасывающему влиянию провинции, но другие, как с горечью отмечал Ф. Ф. Буссе, «понемногу втягиваются в рутину, убивают свободное время на карты, вино и сплетни».
Главный врач Хабаровского военного полугоспиталя, доктор медицины Э. Ф. Горбацевич попытался проанализировать медицинский статус (состояние) жителей города. «Однообразие жизни, отдаленность края, отсутствие общественных, психических и эстетических возбудителей нисколько не способствуют отвлечению внимания от собственной личности,— писал доктор в 1894 году,— а это вместе с постоянными лишениями в самых элементарных удобствах жизни и обстановки делает всех нас, большей частью случайных обитателей этих мест, слишком впечатлительными, недовольными, раздражительными». Даже высший администратор края С. М. Духовской, профессиональный военный и, по видимому, неплохой психолог, хорошо сознавал сложность проживания на окраине, вдали от родных мест: «Очень трудно интеллигентам, нередки тоска, сумасшествие и даже случаи самоубийства. Она (интеллигенция. — Авт.) чувствует себя временной, поэтому живет, как на бивуаке; из-за скудности штата каждому приходится трудиться за 2 — 4 человек… Все сурово, во всем недостаток и трудности».
Праздность — мать всех пороков, поэтому мыслящие люди старались загрузить себя внеслужебными занятиями, увлекались коллекционированием, какими-либо систематическими наблюдениями, например за изменениями в мире природы, за погодой, за перелетными птицами. Об одном таком увлечении рассказал А. П. Чехов. «В Корсакове есть дом, который своими размерами, красной крышей и уютным садом напоминает помещичью усадьбу средней руки. Хозяин этого дома, заведующий медицинской частью доктор П. И. Супруненко, уехал весною, чтобы экспонировать на тюремной выставке и потом навсегда остаться в России, и в опустевших комнатах я застал только остатки роскошной зоологической коллекции, собранной доктором. Он начал собирать ее в 1881 году и за 10 лет успел собрать почти всех позвоночных,, а также много материала по антропологии и этнографии. Его коллекция, если бы она осталась на острове, могла бы послужить основанием для превосходного музея».
А. П. Чехов все же недооценил коллекции сахалинского врача — любителя природы. Газета «Восточное обозрение» сообщила 19 августа 1890 года о том, что «часть естественно-исторического отдела по о. Сахалину на бывшей Международной тюремной выставке, составленного доктором медицины П. Супруненко, поступает в музей Императорской Академии наук: 22 вида млекопитающих, 145 видов птиц …метеорологические данные передаются академику Шренку».
И не ради материальной выгоды или иного расчета в течение долгих лет собиралась коллекция, скажем, насекомых либо проводились наблюдения за погодой. Результаты многолетнего труда затем передавались обществу безвозмездно, что доставляло дарителям моральное удовлетворение.
Много лет подряд производил метеорологические наблюдения в Хабаровске чиновник военного ведомства С. С. Бабиков. Он трижды в сутки аккуратно записывал свои наблюдения в журнал, а также вел фенологические наблюдения среди животного и растительного мира. А когда в городе начала выходить газета «Приамурские ведомости», то он в ней помещал результаты своих наблюдений. И все это без всякого вознаграждения за свой труд. Чувство важности своей деятельности для других людей, для общества было моральной наградой и приносило ощущение счастья.
Трудолюбивым и предприимчивым людям на Амуре было раздолье. «Земли сколько угодно, леса, рыбы, зверя — бери сколько можешь,— говорили крестьяне Н. М. Пржевальскому, когда он в 1867—1869 годах путешествовал по Приморью.— Гляди, поосмотримся, пообвыкнемся и здесь Россию сделаем…»
«Привлекательная особенность амурской службы: самостоятельность и возможность личной инициативы,— писала в своих хабаровских воспоминаниях Р. Фриессе, жена инженера-строителя, прожившая на Амуре 10 лет (1872 — 1882).— За дальностью расстояния амурские деятели не могли во всякое время обращаться за разрешениями и разъяснениями к высшему начальству, которое находилось в Иркутске, а поэтому большей частью действовали самостоятельно, на свой страх и могли видеть результаты собственных трудов, что всегда дает нравственное удовлетворение». Достаточная самостоятельность, раскрепощенность, независимость — вот что скрашивало и перекрывало тяготы жизни в глухой провинции.
В этом отношении весьма показательным являлось строительство Уссурийской железной дороги. В крайне трудных условиях были выполнены изыскательские работы, очень точно, с обоснованными поправками на местах выбрали и проложили трассу. Насыпь железнодорожного полотна была сооружена настолько прочно, что выдержала всесокрушающее наводнение 1927 года, а мосты через стремительный Хор и другие реки простояли более 100 лет. «Больше всех удовлетворяла работа изыскательская,— вспоминал годы службы в Приамурском крае инженер путей сообщения Н. С. Кругликов.— В ней многое зависело от личного соображения, от самого себя, от умения взять на себя ответственность за дело, за людей, а не спрятаться за бумажки, предписания и всякие инструкции, часть которых не проясняла дело, а наоборот запутывала его».
Не чурались, не избегали самостоятельности и некоторые высшие амурские администраторы. Человек — существо коллективное, он нуждается в поддержке себе подобных, он так или иначе должен считаться с обществом и общественным мнением, ибо общественное мнение делает жизнь более осмысленной, наполняет ее новым содержанием, позволяет человеку посмотреть на себя со стороны.
Первый высший администратор Приморской области при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н. Н. Муравьеве-Амурском, начальник портов Восточного океана и командующий Сибирской флотилией контр-адмирал П. В. Казакевич, вне сомнения, считался с обществом. Проживая в Николаевске-на-Амуре, отдаленность которого от центра цивилизации усугублялась суровым климатом, он постарался как можно быстрее построить морское собрание — общественный клуб. Первый двухэтажный дом, хотя и деревянный, имел вместительный зал, читальню, буфет, биллиардную, номера для приезжающих. Казакевич выделил деньги для того, чтобы посетители морского клуба читали такие же газеты и журналы, какие привыкли видеть в Петербурге или Кронштадте, всячески поощрял кружок любителей сценического искусства, устраивал чтения типа народного университета, не говоря уже о том, что вынашивал идею выпуска «коллективного организатора» — газеты. Заручившись словесным одобрением иркутского начальства, не дожидаясь, пока от слов оно перейдет к делу и раскошелится на нужды просвещения, контр-адмирал на худосочный областной бюджет открыл женское училище, мореходное училище. В селе Больше-Михайловском Казакевич открыл национальную школу «для гиляжских мальчиков». Будучи по делам в Петербурге, деятельный губернатор, как писал его современник, «выхлопотал средства от морского министерства на устройство училища для девиц на 30 человек. Большая часть девушек жила в училище. Это было нечто вроде маленького института, где всему обучали, а также и музыке. Воспитанницы были дочери офицеров и чиновников тамошнего края».
Администратор вникал во все стороны жизни Приморской области, которая была образована в 1856 году в составе Восточной Сибири. Он поощрял занятия огородничеством, выписывал семена, лично ухаживал за грядками возле своего дома и даже построил оранжерею. Осенью в Николаевске проводились выставки огородной продукции, на которых демонстрировались необыкновенные по величине овощи — редька, морковь, капуста и прочая огородная продукция, о чем с удивлением писал исследователь амурской флоры К. И. Максимович. Отдаленность края и оторванность людей от родных мест, долгая, с частыми вьюгами зима, короткое прохладное лето, близость глухой бесконечной тайги — все это переживалось легче, потому что невзгодам противостоял не человек-одиночка, а общество, объединение людей, во главе которых был сам губернатор.
К 1870-м годам интерес к Приамурскому краю уменьшился, тем более что после энергичного Н. Н. Муравьева генерал-губернатором Восточной Сибири стал безынициативный, хотя честный и исполнительный М. С. Корсаков, «полная противоположность», по отзыву «вольнодумца в погонах», военного географа, этнографа и первоисследователя долины Уссури М. И. Венюкова. Поток переселенцев на Амур поубавился. В 1858—1869 годах в Амурскую и Приморскую области одних только крестьян прибыло 9,5 тысячи человек, а в 1870—1882 годах — меньше 2,5 тысячи. Стало очевидным, что Николаевск как «ворота в южную часть Дальнего Востока» выбран неудачно. Попасть в «ворота» могли лишь относительно небольшие, мелкосидящие суда, тем более что почти полгода они были закрыты льдами да и стояли не на бойком месте.
28 апреля 1880 года станица Хабаровка была возведена в степень города, куда и были переведены резиденция военного губернатора, а также гражданские областные управления. Губернатором был назначен Михаил Павлович Тихменев.
Так центром Приамурья стал город Хабаровск.
Продолжение следует…