Ему было шесть лет, когда студент Казанского университета Дмитрий Каракозов неудачно стрелял в Александра II. Псаломщик Пантелеймон Емельянов, его отец, и не подозревал, что в семье растет участник последего, восьмого по счету, покушения на царя. Мальчик окончил ремесленное училище среди первых учеников, преуспел в токарном деле настолько, что на казенные деньги был послан за границу совершенствоваться в мастерстве. Вернулся не только первоклассным рабочим, но и сознательным «могильщиком» в соответствии с предсказаниями «Манифеста Коммунистической партии». Контраст между просторными цехами завода в Париже с новенькими станками с ножным управлением и замызганным тесным помещением завода на Охтенке с переполненными вонючими казармами, поглощающими партии разорившихся крестьян, побудил Ивана Емельянова к активному поиску «организации».
Не он нашел ее, а, наоборот, она нашла его, она — «Народная воля». После многократных проверок исполнительный комитет организации вынес решение — ввести Ивана Емельянова в узкий круг лиц, которым предназначено убить царя Александра II. На этот раз царь не останется невредимым, ему не уйти от возмездия.
Как ни изучали маршруты царя по столице, как ни продумывали возможные варианты поведения жертвы, как ни учитывали вероятные изменения ситуации, как ни готовились к покушению, на деле получилось иначе и почти непредсказуемо. Первым метальщиком должен был быть И. Емельянов, его подстраховщиком — И. Гриневицкий, третьим бомбистом Софья Перовская поставила Н. Рысакова. Царь, на которого охотились вот уже 15 лет, и на этот раз перепутал расклад. Экипаж свернул туда, где стоял Рысаков. Эавидя царский выезд, он растерялся, неловко кинул бомбу, инстинктивно стараясь бросить подальше. Взрывом (из-за дыма разобрать было трудно) то ли ранило, то ли убило лошадь, из экипажа выскочил взбешенный царь с окровавленным лицом. Он был не из трусливого десятка, погнался за убегающим террористом. Из оцепеневшей толпы выбежал Гриневицкий со свертком в руке. Поодаль стоял Емельянов, который видел все. Игнатий что-то крикнул, царь остановился, оглянулся, раздался второй взрыв. Когда дым рассеялся, взору открылись неподвижное изуродованное тело Гриневицкого и залитый кровью Александр. «Один из террористов, Емельянов, с бомбой, завернутой в бумагу, под мышкой, — писал П. А. Кропоткин в книге «Записки революционера», — рискуя быть схваченным, бросился вместе с кадетами на помощь раненому».
В поднявшейся суматохе Емельянову удалось уйти с бомбой незамеченным и скрыться на тайной квартире. Все бы обошлось, но на одном из допросов по делу «Первое марта» его «вспомнил» раскаявшийся Рысаков, и проговорился Н. Кибальчич. Потерявший бдительность Емельянов был схвачен и брошен в тюрьму. Следователи торопились закончить дело с первомартовцами, поэтому террориста-дублера оставили для другого судопроизводства. В 1882 году состоялся процесс 20 народовольцев, обвиняемых в организации и участии в восьми покушениях на жизнь Александра II. Профессор М. Н. Гарнет, известный юрист, писал, что этот процесс «дал наибольшее число заключенных в Алексеевский равелин… Узники подвергались такому режиму, который был самым жестоким за всю историю царской тюрьмы».
Процесс был закрытым, его материалы долго держались в секрете, их опубликовали лишь в 1906 году. На скамье подсудимых И. Емельянов сидел рядом с такими видными народовольцами, как Фроленко, Колодкевич, Морозов, Якимова, как тайный осведомитель «Народной воли» Клеточников и другие. Не обошлось без предателя — Меркулова, который в период следствия находился среди тех, кого выдал жандармам. Знакомство со стенографическим отчетом убеждает в том, что Емельянов на суде держался стойко, временами вызывающе дерзко, хотя содержался в одиночке знаменитого по воздействию на психику заключенных Алексеевского равелина. Половину подсудимых, Емельянова в их числе, приговорили к смертной казни. Все же Александр III был вынужден считаться с общественным мнением, заменив девяти смертникам приговор на бессрочную каторгу. Не надо иметь особое воображение, чтобы понять глубину переживаний приговоренных к смерти, ожидающих участи в балахонах смертников, затем помилованных, хотя и «милость» заставила содрогнуться — бессрочная каторга «во глубине сибирских руд». Бессрочная…
У тюремщиков возникло опасение, что заключенный в крепость Емельянов, выглядевший при аресте довольно крепким молодым человеком, не доживет до каторги. Многомесячное пребывание в темнице, однообразное и скудное питание, спертый воздух — все это сказалось на узнике. Силы покидали его, он умирал. По воспоминаниям Л. Г. Дейча, Емельянов «не мог двигаться, тело его покрылось язвами, и он быстро разлагался». Уже тогда администрация была одержима идеей «не портить отчетность». В 1884 году Емельянова срочно отправили умирать в Забайкалье, на Карийскую каторгу.
Она являла собой земной ад — изнурительный труд на уровне рабов в древнеримских рудниках и унижение, каждодневное, ежечасное унижение человеческого достоинства. Вопреки предсказаниям, казалось, опытных тюремщиков, Емельянов ожил, в глазах появился блеск, он стал передвигаться, ходить на работу. Физические страдания ужасны, но еще ужаснее — моральные муки. Немногим дано достойно переживать их, но не будем строго порицать тех, кто не выдержал, упал на колени. Будем милосердны к ним, вспомним великого Пушкина, который призывал «милость к падшим»…
Иван Емельянов сломался на пятом году каторги — подал прошение о помиловании. Сломался не он один, среди карийцев-каторжан «подаванцев» оказалось 13, чертова дюжина. «Перед лицом общего наступления реакции и упадка народничества,— писал историк Н. А. Троицкий в книге «Царизм перед судом общественности»,— иной раз не выдерживали ссыльно-каторжного режима даже те, кто выстоял на судебных процессах». Своим прошением бывший террорист был обязан приамурскому генерал-губернатору А. Н. Корфу, который инспектировал каторгу. Барон обладал даром очаровывать людей, выслушивать их с видимым вниманием и заинтересованностью.
А. Н. Корф, изо всех сил старавшийся поддержать репутацию либерального и просвещенного правителя края, с таким сочувствием и заинтересованностью выслушивал «претензии» каторжника Емельянова, что предстал перед ним лучом надежды. Барон превосходно знал, что каждое прошение о помиловании, поданное государственным преступником, свидетельствует Петербургу о благотворности влияния каторги, превращающей закоренелых злодеев в смиренных христиан. Мы не знаем, что присовокупил к прошению Емельянова сам Корф, но оно было удовлетворено. Более того, произошло небывалое — «прощенцу» Емельянову в 1889 году разрешили выйти на поселение в Хабаровск, куда был строго заказан путь ссыльным меньшего ранга, чем бывший бомбист-бессрочник. Видимо, Корф назвал место водворения Емельянова, запамятовав о соответствующей инструкции.
Вышедшая на поселение в Благовещенск народоволка А. П. Прибылова-Корба вспоминала: «Когда Емельянов поселился в Хабаровске, то занимался частными уроками… Хабаровские жители были очень довольны, что в городе появился «интеллигентный и хороший преподаватель». От природы очень неглупый, по отзыву А. Г. Дейча, «скептик, ироничный» Емельянов в первые годы жил тихо, не особенно богато, но и не бедно, общественной жизни избегал и ни с кем не сходился. Корф иногда спрашивал своих людей, как поживает его «прощенец», на что неизменно получал безукоризненную характеристику ссыльного. Будучи в Петербурге по делам, барон при великосветских беседах любил рассказывать о хабаровском обывателе из бывших цареубийц, прощенном государем-императором.
Рыбак рыбака видит издалека. Предприниматель Иннокентий Павлинович Пьянков, компаньон известного во всем Приамурском крае торгового дома «М. Пьянков и братья», за грехи молодости оказавшийся в Хабаровске, пригласил Емельянова к своим детям в качестве домашнего учителя. С трудом верилось, что этот благообразный человек, с большими залысинами, окладистой бородой и усами «а ля император Александр III», умными и печальными глазами, тихим голосом и чуть шаркающей походкой некогда входил в первую тройку метальщиков бомб организации «Народная воля». Это посущественнее, чем разговоры на вольные темы со студентами и чтение запрещенной литературы. Если на этого человека положились Софья Перовская и Андрей Желябов, то Пьянкову сам бог позволяет доверять ему. Так не угодно ли будет Ивану Пантелеймоновичу поступить на службу к 1-й гильдии купцу, который сам когда-то ходил в революционерах и вдоволь поел тюремной баланды? Недавно был вынужден прогнать управляющего складами: крал, каналья, без зазрения совести. Жалованья для начала положит… Пьянков назвал такую сумму, что Емельянов почувствовал головокружение — столько не получает профессор, занимающий кафедру в Петербургском университете.
Пьянков, довольный произведенным эффектом, добавил, что сверх назначенной суммы управляющий будет получать особый процент с каждой тысячи рублей прибыли. Он выразил надежду, что Емельянов сугубое внимание уделит книжным и писчебумажным магазинам торгового дома, поскольку невежда-предшественник запустил дело. Верно, основную прибыль дает фирме Николаевский винокуренный завод, однако хотелось бы, чтобы с именем Пьянковых связывалась и просветительская деятельность.
Емельянов, в котором явно дремала предпринимательская жилка, превзошел все ожидания Пьянкова. За несколько месяцев дело сильно продвинулось. Он разобрался в запутанной бухгалтерии нечистого на руку бывшего управляющего, заключил несколько выгодных сделок, расширил клиентуру среди оптовых покупателей — доходы возросли чуть ли не вдвое. Через год он приобрел собственный дом, женился, а затем, оставаясь на службе у Пьянкова, завел бакалейную лавку и так называемый ренсковый погреб на углу Барановской и Инженерной (с 1913 года по решению городской управы была переименована в Романовскую, а после Февральской революции — в Тургеневскую). Понемногу Емельянов втянулся в общественную жизнь города. Его просили выполнять такие поручения, которые требовали твердости характера и честности. Весной 1900 года «Приамурские ведомости» сообщили о назначении И. П. Емельянова санитарным попечителем двух участков. Эту, казалось, невесть какую общественную должность он выполнял с полной ответственностью, устраивал еженедельные обходы, стыдил нерадивых домовладельцев, а при вторичном обнаружении беспорядка налагал штраф и направлял протоколы городскому врачу Любарскому. Он субсидировал газету «Приамурье», хотя официальным издателем считался ветеринарный фельдшер Н. А. Лисин. После того, как в 1914 году редактор К. К. Куртеев перешел в «Приамурские ведомости», за «Приамурье», газету «политическую, общественную и литературную», взялся сам Емельянов. Из всех периодических изданий Хабаровска, пожалуй, «Приамурье» выглядело самым левым, хотя расходы не окупались и приходилось прибегать к денежным инъекциям.
Иногда в редакторе просыпался бунтарь далеких лет. Нет, газета не призывала к свержению существующего строя, но некоторые статьи явно наводили читателя на мысли о том, что строй негоден, порядки несправедливы. «Вопиющие и поистине кричащие нужды испытывает дело народного образования в нашем крае,— отмечалось в «Приамурье» 12 ноября 1914 года.— Удивляешься мужеству стоящих у этого дела людей». Думается, авторы 21 тома энциклопедии С. Н. Южакова, опубликованного в 1909 году, поторопились, когда со злорадством писали о превращении Емельянова-террориста в обывателя-монархиста. Он честно трудился, не выслуживался перед властями, не подличал. Его фамилию можно было видеть и на листе пожертвований пострадавшим при землетрясении в Сицилии, и на листе «в пользу свободолюбивых буров в Африке», он отзывался и «на нужды» Народного дома, библиотеки, тюремного комитета, богадельни, и прочее, прочее.
27 ноября 1915 года скончался Иван Пантелеймонович Емельянов, закончил свои земные дела бывший сподвижник Желябова и Перовской .
