Далеко уже не новой постройки, но еще достаточно прочный деревянный мост сгорбатился через узкий овраг. Внизу лениво шевелился мутный ручей. Колесный трактор переехал мост, но, не осилив небольшого подъема, заглох на полпути. Трактор отдернули тягачом в сторону, и он уже не мешал проезду, но около него толпились артиллеристы. В стороне, в позе международных наблюдателей, стояло несколько офицеров.

   Справа от дороги раскинулась слабо всхолмленная местность с длинными перелесками и аккуратными полями. Несколько хуторов краснели черепичными крышами. В той же стороне пролегало магистральное шоссе, означавшееся неоседаемой завесой пыли.

Слева же от дороги, сразу от ручья, начинался старый смешанный лес. Сейчас в нем укрывался противотанковый полк, и только пара длинных орудийных стволов настороженно уставилась на дорогу. Эта проселочная дорога была боковым ответвлением от магистрального шоссе, ведущего к железнодорожной станции.

После прорыва фронта в наших тылах оказались разрозненные группы противника, некоторые даже с артиллерией и танками. Они стремились пробиться к своим. Противотанковый полк, усиленный двумя бронетранспортерами и полуротой мотострелков, выполнял роль флангового прикрытия. Ему предстояло двигаться по этой проселочной дороге. Перед очередным броском заправлялись горючим и кормили людей.

Трактористка в синем, уже выцветшем от частых стирок комбинезоне на лямках, стояла, прислонясь к заднему колесу старенького трактора. Даже издали угадывалось, что трактор недавно подремонтировали. Повязанный по-старушечьи платок затенял лицо девушки, но все же можно было рассмотреть, что оно юное и миловидное. Две короткие толстые косы, связанные концами, свисали тяжелым полукружьем. Рукава грубоватой льняной кофточки доставали только до локтей, открывая округло женские, весьма  соблазнительные руки.

Аккуратная фигурка трактористки как магнитом притягивала парней и вызывала у них взрыв галантности. Трактор как раз и давал возможность преподнести себя в наилучшем мужественном виде. Девчонка же отвергала все попытки завязать с нею разговор. С откровенной насмешкой наблюдала за соперничавшими кавалерами, пытавшимися завести заупрямившийся трактор. С великой натугой крутнув заводную ручку раз-другой и скромно потупясь, очередной «пораженец» уступал место и присоединялся к зубоскалам. Только что открутил ручку разведчик дивизиона Егор Егоров, перекрещенный дружками в Егоршу. Он, как рыба на берегу, хватал воздух ртом, но все еще на что-то надеялся и не отходил от трактора. Подшагнул очередник, шофер Баландин, самый сильный человек в полку: рост под сажень и, если верить полковым брехунам, то на его груди уместится бочка из-под бензина и еще пара пу­зырьков самогона, до которого он был великий охотник. Приказом командира полка он получал двойной армейский паек. Под общий смех Баландин зажал Егоршу в талии и как пешку отставил в сторону. Подмигнул трактористке:

 Привет, милая! Ты где этот «вторчермет» слямзила? Куда его волокешь? Пахать и cсеять? Доброе дело задумала. Видишь, сколько нас, охламонов, — и всех кормить надо. Сейчас мы старичка подскипидарим — рысью побежит! Смотри, не отстань!

Трактористка снисходительно-поощряюще улыбнулась. Баландин без видимой натуги крутнул ручку. Затем еще, еще — все убыстряя обороты. Под хор насмешек все больше свирепел, и уже казалось, что «вторчермет» вот-вот встанет на дыбы, и тем не менее он не проявлял охоты завестись.

Отдуваясь, Баландин разогнулся, развел руки, попутно отмахнув неосторожно приблизившегося настырного Егоршу, и снова взялся за ручку. Трактор опять без благих последствий затрясся болтами и гайками.

Завихряя пыль, подкатили два «виллиса». Из переднего грузно вышагнул генерал-майор, командир их артиллерийской дивизии. Грудь генерала была еще шире баландинской, и если он несколько уступал шоферу в росте, то только за счет шеи. В прошлом он командовал этим полком и потому многих в нем знал. Артиллеристы вразнобой ответили на приветствие высокого начальства. Прибытие генерала Баландин мгновенно расценил как личное послание самого господа Бога, который отведет от него позор поражения. От души гаркнул: «Здравия желаю, товарищ генерал-майор!» По лицу шофера катился крупный пот, взлохматившиеся волосы прилипли ко лбу, и генерал сразу раскусил причину служебного рвения солдата. Ехидно прищурился:

 Запарился, Митрофан Иванович? Конечно, завести ХТЗ силенка нужна. Вот когда я вкалывал в МТС…

—…тогда заводили? — Баландин дерзко закончил генеральскую фразу.

Мужское начало взыграло в командире дивизии. Снисходительно хмыкнув, он снял фуражку и, не оглянувшись, протянул назад. Ее услужливо подхватили. Без головного убора в глаза прежде всего бросалась густая багряно-рыжая шевелюра и уж только потом лампасы на брюках, звезды на погонах и все остальное. Генерал, конечно, не догадывался, что копирует шофера. Так же вразвалочку подошел к трактору, успев при этом косым взглядом стрельнуть в трактористку. Согнул руки, поиграл мускулатурой. Заводную ручку тоже закрутил без видимого усилия. Крутил, все убыстряя обороты. Трактор бренчал, жалобно скрипел, но не заводился. Лицо генерала густо наливалось краской, соперничавшей с багряно-рыжей шевелюрой. Перевел дух, уничтожающе глянул на коварно притихших артиллеристов и вновь взялся за ручку. Крутнет — пауза, крутнет — пауза… Как бы в глубоком раздумье, но достаточно громко для генеральских ушей, Баландин издали прокомментировал:

 ХТЗ — хрен, товарищ, заведешь.

Генерал обрадовался спасительной соломинке. Смахнул пот с лица:

 Точно, Митрофан Иванович. Этот гроб не заведешь.

Генерал чем-то выделил из группы офицеров лейтенанта Артема Власова, начальника разведки первого дивизиона. Тому не раз по долгу службы доводилось общаться с командиром дивизии. А однажды при бомбежке они даже лежали рядом в придорожной канаве. Власов несдержанно усмехнулся, вспомнив, как корячился генерал, пытаясь укрыть в мелковатой канаве свою семипудовую наличность…

 Ты чего, лейтенант, начальство раздражаешь? Лыбишься, будто сам можешь завести.

Подыграл начальству Власов:

 Мы это запросто, товарищ генерал-майор.

Прежде чем взяться за ручку, он повторил все манипуляции, разыгранные Баландиным и генералом. Артиллеристы пыжились, удерживая смех.

На полоборота сил у Власова хватило, но он почувствовал, что дальше может сорвать пуп. Не надеясь ни на что, он вновь легонько рванул ручку. Трактор неожиданно стрельнул перегаром и бодро зарокотал. Трактористка птицей взлетела на сиденье. Зрители застыли с открытыми ртами. Кто-то заорал: «Ура-аа, поехали!» От перегрузки так и подмывало согнуться и присесть, но, удерживая гримасу боли, Власов скромно объяснил изумленному командиру дивизии:

 Слово надо знать, товарищ генерал-майор…

Трактористка, прикрыв глаза тенью от платка, поманила растерявшегося лейтенанта пальчиком и, перегнувшись с сиденья, чмокнула в лоб. Генерал крякнул, ударил себя по ляжкам:

 Ну, славяне! — захохотал.

Окутавшись перегаром солярки, трактор одолел подъем, миновал расположение полка и свернул в лес: там, по-видимому, была еще какая-то дорога. Генерал переговорил с командиром полка и укатил со своими телохранителями в сторону шоссе, откуда и заявился.

Пока Власов получал задание на квартирьерскую разведку, машины группы прикрытия выкатились на дорогу впереди бронетранспортеров. На своей битой и перебитой полуторке разведчики сразу отстали. Власов не торопил шофера: все равно не угнаться. Шофер Василий, убедившись, что лейтенант не собирается его погонять, завел непутевый разговор:

 А ты, лейтенант, девчонке чем-то приглянулся. Оно и понятно — не обсевок в поле. Из всей братии тебя выделила. Даже генерал рот раскрыл. У самого, поди, уж дочки заневестились, а тут на девчонку глаза замаслились. Эх, мужики, мужики… Ты имеешь шанс убить медведя. А наш Егорша прямо-таки кишки рвал, но ничего ему не откололось. Девчонка, видать, с характером: не любит, когда к ней нахрапом клинья подбивают. Маху ты дал, лейтенант. Следовало у девчонки адресок взять. Ты ей письмецо, она — ответное… Ты — опять, она — опять… И так далее. Кто знает, может, чего и выгорело бы. Да и война к концу клонится. Тоже учесть надо.

Объезжая глубокую колдобину, Василий резко крутнул баранку:

 Эх, дороги, пыль да туман…

Власов не поддерживал разговора, но к трепотне шофера прислушивался со вниманием. Сам Власов не умел знакомиться с девчонками вот так — с налета. Не обратись к нему генерал, вернее всего «пристрелкой издали» все бы и кончилось. Легкий поцелуй оглушил его, и все-таки с неожиданный для себя смелостью он задержался взглядом на девичьем лице, а она не отвела широко распахнувшихся глаз. Ему запомнился четкий, почти медальный овал нежного лица. Имей Власов по женской линии побольше опыта, он бы сказал, что такие лица в старости не сохнут и не расплываются, а лишь блекнут, сохраняя при этом черты молодости. В тот момент он малость подрастерялся, и ему даже в голову не пришло как-то закрепить мимолетное знакомство. А теперь, вернее всего, они больше и не встретятся, и все отодвинется на дальний план и погаснет, как погасли все подобные мимолетные встречи на трудных дорогах войны. Тем не менее в груди Власова сладко щемило. Когда уж и пыль за отрядом прикрытия осела, в крышу кабины застучали:

 Василий, тормозни! Что-то у них загорелось. Приспичило, что ли?

Сложив лежавшую на коленях карту, Власов распахнул дверцу кабины и спрыгнул на дорогу. Придерживаясь за борта кузова, спрыгнули и Шендерович с Лысенко. Только Егоров действовал в своем постоянном репертуаре: махнул через борт без всякой подстраховки. Приземлился на полусогнутых, спружинив телом, выпрямился. Власов показал ему кулак. Разведчик беспечно ощерился, выбил о колено пыль из пилотки и сунул ее под погон. Стояли вслушиваясь, хотя напрягать слух и не требовалось: оттуда, где оставили свой полк, катился орудийный гром. Власов уткнулся в карту. Лысенко осторожно поинтересовался:

 Лейтенант, мы куда запропастились?

 А черт его знает куда. По карте вот здесь стоим: только что справа оставили озерцо — вот оно; крутой поворот дороги — вот он. Через пару километров должно быть какое-то безымянное поселение. Хутор, наверное. А бой за спиной. Видимо, какая-то немецкая группировка пробивается из окружения. Вот и схватились. А мы — в середине.

 Впереди наши мотострелки должны быть?

 Должны-то должны…

Власов не договорил. Знакомый озноб пока еще неясной тревоги похолодил спину. И когда впереди, предположительно как раз в районе безымянного поселения, послышалась плотная пулеметная трескотня, заглушаемая редкими орудийными ударами, Власов окончательно уверился — произошло непредвиденное: наши мотострелки орудий не имели, стрелять могли только немецкие пушки. Если мотострелки попали в засаду, Власов со своими четырьмя солдатами ничем им помочь не мог. Пренебречь судьбой стрелков тоже не имел права. В общем: и так нельзя, наоборот — тоже нельзя…

 Что будем делать, лейтенант?

 Кофеи будем распивать: с блинами, со сметаной…

 А ожесточенный бой не будем принимать?

 Не треплись, Егор: не ко времени, не к месту. Еще успеешь сопли на локти намотать.

Егор огрызнулся:

 А мне запевать «Вы жертвою пали в борьбе роковой»…

 Быстро в машину! Там и воспевай. Каждому смотреть в четыре глаза!

Дорога не имела кюветов, и Василий вел машину впритирку к крайним деревь­ям. Высунувшись по пояс из кабины, Власов напряженно вслушивался. По кабине опять забарабанили, но Власов уже сам уловил встречный шум моторов. Наши? Противник?

 Василий, сворачивай! Посмотрим, кто такие.

Едва успели кривульнуть за ближние деревья, как в сопровождении мотоциклов, ныряя на ухабах, встречно проскочили два пятнистых бронетранспортера. Власов повернулся к застывшим разведчикам: понятно?

Все подумали о судьбе своих мотострелков, но промолчали. Власов тоже промолчал. Вернее всего, мотострелки нарвались на засаду и погибли или в лучшем случае рассеялись по лесу. Самая пора была о себе позаботиться. Свернули, но не очень удачно — в самое редколесье.

 По ту сторону дороги болото. К нему и рвем! Машину оставляем здесь! — при­казал Власов.

Перебежать дорогу не успели. Опять с той же стороны, откуда выскочили пятнистые бронетранспортеры, стремительно нарастал тяжкий гул. Первыми показались мотоциклисты. В колясках в готовности пригнулись пулеметчики. Следом, насколько позволяла ширина дороги, катила мотопехота. В открытых кузовах кукольно-неподвижно аккуратными рядами сидели солдаты. Проскочили тягачи с приземистыми пушками на прицепах. За ними, сотрясая землю и забивая все пространство между опушками пылью и гарью, надвигались танки. Разведчики распластались в путаном кустарнике. Доныне никому из них не доводилось наблюдать механизированную колонну противника на марше.

Егоров подтолкнул лейтенанта:

 Сила! Катят как на параде, сволочи!

Вражеский поток казался нескончаемым. Наконец дорога опустела, и лишь изредка проскакивали отдельные машины. Пора! Стремясь быстрее преодолеть гиблое редколесье, Власов повел своих не прямо от дороги, а наискось, туда, где лес высился темной стеной. Неожиданно оказалось, что параллельно дороге пролегла когда-то прорубленная широкая просека, уже успевшая зарасти мелким кустарником. Власов с маху выскочил на просеку и тут же, повинуясь безотчетному инстинкту опасности, отшатнулся под прикрытие деревьев. От сумасшедшего бега кровь шумными толчками била в виски, и только когда на спину посыпались срезанные пулями ветки, он услышал недалекие пулеметные очереди. Неправильно оценил обстановку в наших тылах, хотя сейчас это ничего не меняло в положении самих разведчиков. В тылах дрались не с прорывающейся из окружения немецкой группировкой — противник сам нанес молниеносный фланговый контрудар, и одна из наших стрелковых дивизий оказалась в окружении. Их противотанковый полк успел отскочить за ручей и не дал захлестнуть себя петлей окружения. У орудий остались лишь командиры и наводчики, а все остальные отбивались стрелковым оружием.

Спеша покончить с окруженной дивизией, противник подбрасывал подкрепление, попутно прочесывая прилегающие к дороге леса. Сверни разведчики не влево, а вправо от дороги, они бы не наткнулись на подлую просеку и, вполне возможно, сумели бы исчезнуть в глубине леса. Произошла одна из тех случайностей, каким на фронте нет числа.

Отряд прочесывания немецкое командование наспех сформировало из офицеров и солдат, которые сами только что вырвались из окружения. Им даже не дали передохнуть и стряхнуть с себя кошмар недавних блужданий по гибельным болотам и лесам. Поэтому они и не проявляли особого рвения в этой наспех организованной облаве. Пока было трудно судить, какой противник противостоит разведчикам: Власов просто услышал выкрики на чужом языке, а затем и рассмотрел мышасто-зеленую, настороженно приближающуюся редкую цепь. Гадать не требовалось: при попытке перебежать просеку их всех посекут. Власов тоскливо помедлил:

— Ребята, обратно к дороге и прорываемся к болоту!

Он полз рядом с Егором, а остальные взяли немного правее. Первым у них полз Лысенко.

Власов и Егоров начали воевать со Сталинграда, прошли Курское побоище, пробились до Прибалтики, и сейчас оба знали, что на милосердие обозленного неудачами противника рассчитывать не надо. Немцы даже не попытаются взять их в плен, а изрешетят и переколят.

Чужие выкрики приближались. Прикрываясь древесным стволом, Власов с колена ударил беспромашной очередью. Донесся истошный вскрик. Ударил и Егоров, и горячая гильза его автомата обожгла шею Власова. Он успел ее перехватить и сунул под нос разведчику. Тот ощерился, мотнул головой. Никто взводному не перепортил столько крови, сколько перепортил Егоров. Вместе с тем в «партизанском» разведчике уживался неистребимый дух товарищества, и Власов полагался на него как на самого себя. Егоров имел счастливый для фронтовика характер: шел через войну поплевывая, все плохое в голове не удерживал, а над будущим не мудрил. Даже ранения не меняли его характер. В трудные минуты фронтовых передряг Власов чувствовал себя вроде даже веселее, если рядом находился Егоров. Все солдаты дивизиона были дружками Егорова, а на командиров он смотрел как на утеснителей его личной свободы. Власову приходилось удерживать разведчика на тугих вожжах, чтобы тот не очень-то выскакивал за рамки воинской дисциплины.

Власов нашарил руку разведчика, и они на секунду переплелись пальцами. Не просматривалось: фрицы лежат пластом или продолжают подползать, но на патроны не скупились. Об ответной стрельбе не могло быть и речи. Разворошив рыхлую подстилку из подгнившей листвы и почерневшей хвои, разведчики вжались в прохладную влажную землю. Летели тоскливые мгновения, таяли надежды. Власов выложил гранаты перед собой, поудобнее перехватил автомат. Егоров матерился яростным шепотком.

Но судьбе было угодно дать им выигрышный шанс: подрубленное очередями дуплистое дерево затрещало и, набирая в падении скорость, шумно рухнуло на подлесок и разломилось пополам. Земля вздрогнула от удара, а разведчики, низко пригнувшись, бросились в сторону дороги. Немцы накоротко потеряли из вида их местонахождение, и очереди продолжали хлестать в прежнем направлении. Выбежав к дороге, они успели увидеть, как вынырнувший из пыли танк пулеметной очередью подсек Шендеровича. Танк мог срезать всех троих, но почему-то не срезал. Он вроде выжидал, а может, действительно выжидал, когда разведчики подхватят раненого и потащат его к лесу. Танк наддал хода и широкой гусеницей подмял Шендеровича и Лысенко. Шофер успел отскочить и несколькими прыжками достиг леса. Егоров всхлипнул, забился, заклацал зубами.

 Артем, да что это за война— раненого под гусеницы! Дави здорового, но раненого не тронь. Враги, но все-таки люди… Ах, гады, гады… Вот я их!..

Зажал гранату, рванулся. Власов успел схватить его за ноги, прижал к земле. Прохрипел перехваченным горлом:

 Егор, с ума спятил? С «эфкой» на танк!.. Не скули, без тебя тошно. Слышишь за спиной? Не проскочим через дорогу — и нас под гусеницы. Обегаем танк с кормы. Пока чешутся, может, и проскочим. Раз, два — рвем! Стой! Смотри!..

Люк башни откинулся, и, высунувшись по пояс, танкист разглядывал куски растерзанной человеческой плоти. Что-то крикнул в танк. Ему, видимо, ответили. Он снова разогнулся. В шуме двигателя заглох выстрел. Танкист вскинулся руками, как иногда делают при прыжке в воду, и провалился в танк. Егор двинул кулак о кулак:

 Будь я проклятый, — Василий срезал!

 Рвем, Егор!

Уже на середине дороги тяжкий удар в предплечье опрокинул Власова. Только все еще не осевшая пыль спасла от повторной прицельной очереди. Обогнавший лейтенанта Егор метнулся назад и успел дотащить его до леса. Подскочивший шофер подхватил раненого с другого бока.

Снаряды танковой пушки крушили деревья, и, круто свернув в сторону, разведчики не столько несли, сколько волокли лейтенанта к болоту. Танк перестал палить, зато весь лес от корневищ до верхушек деревьев заполнился суматошной автоматной трескотней. Немцы толком так и не сориентировались и плохо себе представляли, кого они, собственно говоря, пытаются поймать. Да и по себе знали, что если солдата загнали в угол и он не захотел сразу сдаться, то будет драться до последнего.

Опасаясь наследить, преследуемые к болоту не приближались, пока топь не обрезалась кромкой твердой земли. Обнаружилось, что по болоту течет ручей, и светлая, не забитая разнотравьем полоса означала его русло. Когда-то здесь тянулась цепочка озерков, которые давно уже стали заболачиваться. Сошли в воду. Егоров остался поддерживать лейтенанта, а Василий выбрел на берег и, затирая следы веткой, спятился обратно. Брели, придерживаясь светлой полосы. Дно было довольно твердым, но опасаясь, что петлявший по-змеиному ручей может завести их невесть куда, побрели напрямик, спинами к дороге, где, словно спохватываясь, изредка вспыхивала и скоро смолкала автоматная трескотня. «Загонщики» явно хотели оправдаться перед своим начальством. Расталкивая студенистую тину и путаясь ногами в густых корневищах, порой ухали до подмышек, и, хотя впереди маячил большой лес, болото казалось нескончаемым. Нести лейтенанта было совершенно невозможно вдвоем, а одному не под силу. Они волокли его, следя лишь за тем, чтобы лейтенант не захлебнулся. Прохлада воды заглушила болевой шок, и Власов накоротко пришел в сознание. У него даже хватило силы спросить, где карта, и, обрадованный его голосом, Егоров склонился над лейтенантом, показывая планшетку, примотанную ремешком к шее. Наконец они набрели на призывно обманчивый торфяной островок. Для пробы Егоров уперся в него рукой и проткнул островок насквозь. Нечего было и пытаться ступить на него ногами.

Им все же кое-как удалось поднять лейтенанта, и ненадежный торфяник глубоко продавился под тяжестью тела. Вода наполовину залила лежавшего на спине раненого. Поочередно держали его голову приподнятой. Вода вокруг правого плеча лейтенанта быстро краснела, и он опять впал в забытье. Оставаясь на ногах, солдаты так и не передохнули, но понимали, что раненого надо срочно перевязать. Помучившись, сволокли его с неуютного островка. Твердого берега достигли, когда солнце уже занизилось. На отмели, окруженной непролазным ивняком, отыскалась песчаная проплешина. Василий держал лейтенанта на коленях, а Егор кое-как выжал плащ- палатки. Одну накинули на кусты, вторую разостлали на песке и положили на нее лейтенанта. Разделись догола и прополоскали в чистом «оконце» забитые тиной оружие и одежду. Отжали и накинули одежду на кусты. Автоматы подвесили вниз стволами. Надломили ветки и насадили на них сапоги. Егоров понянчил на ладони свои две «Славы» и, следуя каким-то смутным мыслям, промолвил со вздохом: «Вот так, Васенька, и живем. А зачем?..» Василий удивленно вскинулся: «Как зачем? Раз родились — надо жить». К месту сказать, дружки, перекрестив Егора в Егоршу, порой звали его и Егорием — с намеком на Георгиевского кавалера. Разведчик и не открещивался от таких намеков, и даже не скрывал своей мечты заработать «Славу» первой степени и действительно стать полным кавалером солдатского ордена. Однако над его желанием не ехидничали: Егор мог и в зубы дать.

Раздевать лейтенанта не стали. Куда его голого положишь? Одежда, пусть и мокрая, но все-таки одежда. Только стянули с него сапоги и тоже насадили на ветки. Распороли всю правую половину гимнастерки и нижнего белья, от воротника до манжетки.

Пуля ударила возле ключицы и застряла где-то в теле — выходного отверстия не нашли. Видимо, встретившись с костью, пуля сменила направление. Ранка не сильно, но беспрерывно кровоточила. Натертая огрубевшим от влаги бельем, кожа вокруг ранки густо покраснела. Егоров осторожно потыкал по расплывающейся красноте.

— Хреновые дела, Василий. Как бы болотная грязь в ранку не набилась. Засорится рана — тогда хана. Чего посоветуешь? Ничего? Ну, ясное дело: мало тебя били, опыта не приобрел. Потому и ничего не петришь в медицине.

Ты петришь? — Голый шофер зябко ежился.

 Мало-мало петрю. Могу клизму тебе замастерить, зуб выбить, фонарь подвесить… И все по медицинской науке. Эх, хотя бы наперсток йоду! Артем, ты слышишь меня? Перевязывать тебя будем. Потерпи.

Власов слышал разведчика, но заторможенное сознание растворяло голос в обвале гремящих звуков, болевыми толчками раскалывающих голову. Ему чудилось, что он едет на чем-то мягком и очень удобном и надо таиться, пока не достигнет чего-то ярко озаренного. Затем кратковременный свет гас, наваливалась жуткая тьма, и он тщетно взывал о помощи. Спекшиеся губы лейтенанта беззвучно шевелились. Егоров с остервенением поскреб свой мокрый затылок:

 Ну, Васенька, растелись ценными указаниями. Не телишься? Тогда ладно: беру командование на себя. Эх, капитаншу бы сюда!

Егор сладострастно, до хруста костей потянулся. Василий знал, какую капитаншу имел в виду Егор, и не стал ничего уточнять. Егор вытер губы:

 Придерживай лейтенанта!

Сам присосался к ранке и сплюнул кровавым сгустком. Потом приложился еще дважды. Раненый не то вздохнул, не то простонал. Егор опять вытер губы, перевел дыхание.

 Порядок, Василий. Я приподниму лейтенанта, а ты бинтуй и антимонию не разводи. Мотай, как получится. Для сугреву к нему бы бабеху подложить попышастее. Защитник Родины все-таки… А бабы не убудет. Была у меня такая: двоим только- только обхватить…

Разведчик вроде уже забыл о жуткой гибели товарищей и опять стал самим собой: настырным, с налетом нахальности, снисходительно покрикивал на товарища, а тот не только терпел, а даже завидовал сейчас характеру Егора. Надо же: тут впору волком выть, а Егорша будто в забегаловке с друзьями-приятелями. Но, видимо, и его временами тоже пронимает: «А зачем?..»

В прорезиненных чехлах бинты сохранились сухими. Смотали два, один оставили в запасе. Развешанная на кустах одежда просохнуть не успела, но все же немного обдулась.

Когда принялись мастерить носилки из жердочек и вещмешков, обнаружили, что хранившиеся там сухари, сахар и концентраты превратились в липкое месиво. Егор опять вскипел: «Отшибло у нас мозги! Когда вылезли из болота, перво-наперво надо было в мешки заглянуть. Мать и перемать! Лампасы мне до феньки, а вот генеральский паек как раз бы впору: колбаска, маслице, коньячок… Посадить бы нашего командира дивизии на сухари да пшенку — малость бы потонынал. А то «виллис» под ним так и осел. Ладно, не привыкать — подножными кормами будем питаться».

Солдаты неплохо ориентировались на карте. От места гибели своих товарищей они не могли убрести дальше километров трех. По прикидкам получалось, что они выбрели на полуостров сухой земли, глубоко вдающийся в обширное болото. Немцы тоже имеют карты, и вряд ли они сюда сунутся: бездорожный «полуостров» — капкан, из которого можно выбраться только задним ходом. А «задний ход» фрицам, конечно, не улыбался. Солдаты повеселели: жить еще можно! Вот только бы лейтенанта сберечь. А в наших тылах порядок тоже наведут: силенок хватит. Оттуда по-прежнему доносилась обвальная орудийная канонада.

Егоров злорадно изрек:

 Кое-что и мы об войне соображаем. Дают наши фрицам прикурить. Те наверняка еще не успели натащить туда столько пушек. Это наши пушки фрицам мозги прочищают.

Канонада заметно смещалась, но в какую сторону, сообразить так и не смогли. Решили, что там пока играют в кошки-мышки. Милое занятие, когда ты кошка, а не мышка.

Поселение отсюда не просматривалось, но на карте ближе к основанию «полуострова» оно нанесено. Наверное, опять хутор. Шли, не удаляясь от болота, начинавшего источать вечернюю прохладу. Прежде чем увидеть жилье, услышали густой собачий лай: псина будто в пустую бочку бухала. Здоровенная, видать, псина.

Строение поразило своим видом: деревянное, почти черное от старости, на обычную деревенскую избу совершенно не похожее. Вроде замка, какие видали только на картинках, двухэтажное, под задымленной годами черепицей, с островерхими башенками по углам фасада. У каждой башенки далеко выступающие балкончики, наподобие смотровых площадок. Нижние окна как окна, а верхние удлиненнострельчатые, под вид церковных. На задах усадьбы низкие пристройки. Усадьба казалась нежилой, и только собачье буханье нарушало неприветливую тишину. Под прикрытием деревьев освободились от неудобных носилок. Облегченно вздохнув, Василий сказал:

 Лейтенант весит не больше четырех пудов, а все руки оттянуло. А если бы того рыжего генерала тащить? Пришлось бы оставить. Намотай себе, Егор, на ус: не высовывайся в генералы. Иначе горя хлебнешь.

Егоров смешливо пофыркал. Лейтенант издал булькающий звук. Оказывается, он тоже прислушивался к разговору.

 Артем, пока терпимо?

 Мало-мало…

 Потерпи еще немного, — деланно бодро отозвался разведчик, хотя совершенно не представлял, что их ожидает в ближайшие минуты. Стояли, напряженно вслушиваясь и всматриваясь, однако ничего не менялось.

Василий остался у носилок. Егор изготовил автомат и, держа палец на спусковом крючке, стал перебегать от дерева к дереву, наискось приближаясь к удивительному зданию. Деревья кончились, и он оказался на открытом месте. Последней перебежкой достиг здания. Весь обратился в слух. Собачий лай приглушился, и Егоров понял, что в здании есть люди, которые и закрыли куда-то собаку. Он начал красться вдоль стен, не спуская глаз с полуоткрытой двери.

 Здравствуйте!

Егоров крутнулся, едва не нажав на спусковой крючок. Перед ним стояла уже знакомая трактористка, но без комбинезона и без платка, в легких брюках, стянутых резинками на щиколотках босых ног, все в той же запомнившейся Егору короткорукавой льняной кофточке. Егоров смахнул со лба мгновенно выступивший пот:

 Разве так можно? Зачем подкрадываешься? Я ведь чуть тебя не срезал. Немцы здесь есть? А кто есть? Кто здесь живет?

Девушка не казалась ни удивленной, ни испуганной и не спешила с ответом. Сдержанно улыбаясь, чуть склонив голову набок, с интересом разглядывала разведчика, которому была лишь по плечи. Она несомненно узнала в нем настырного парня, пытавшегося завести трактор. Егоров грубо схватил ее за руку, придернул к себе:

 Снова спрашиваю: есть кто в усадьбе? Наши или немцы? Если есть, почему прячутся?

Девушка вспыхнула, гневно вырвалась, почти крикнула:

 Не тронь меня! Какое твое дело, кто здесь живет? Проходи мимо! На, смотри!

На фронте Егоров перевидел уйму немецких листовок с карикатурами на Сталина. На этой листовке Верховный не был окарикатурен. На обратной же стороне было напечатано несколько статей из нашей Конституции с геббельсовскими комментариями. А на полях — твердая приписка карандашом: «А нам все равно, что Гитлер, что Сталин».

Разведчик недобро усмехнулся, и девушка поспешно добавила:

 Советский солдат не есть фашист. Он не должен обижать мирных жителей.

Она говорила чисто по-русски, и только построение фраз выдавало иную национальность. Остывая, Егор сдвинул автомат на бок:

 Вот как! Не вашим и не нашим! Сами себе голова. Но советский солдат не есть фашист. Вот и понимай тебя. Ладно, потом разберемся. Не для себя о немцах спросил. Мы бы прошли мимо, и вы бы не заметили, но лейтенант у нас ранен. Если можете ему помочь — помогите. Если не хотите помочь, мы уйдем, но лейтенанта не оставим. Но если хотя один выстрел по нас сделают отсюда, мы сожжем эту богадельню.

Девушка облегченно улыбнулась:

 Этот дом действительно есть богадельня. Ведите себя как следует, и все будет хорошо.

 Хватит загадки загадывать. Идем?

В близком общении с женщинами Егор предпочитал больше разговаривать руками, чем языком. По этой причине он не раз терпел фиаско, но в уныние не впадал. А эта девчонка еще у трактора ввергла его в какое-то светлое смущение. Он как-то вдруг растерял мужскую самоуверенность и в душе обругал себя, что разговаривал совершенно не так, как следовало бы. Его так и тянуло встать к ней поближе, погладить по плотным волосам, оттянутым тяжелыми косами. Чистое, словно только что промытое, лицо девушки властно влекло его. Егор шагал широко, страшно недовольный собою.

 Иван, не оставляй меня.

В голосе спутницы Егор уловил легкую насмешку. Он не обернулся, но шаг укоротил.

Лейтенанта она тоже сразу узнала. Опустилась на колени, чуткими пальцами пробежала по заскорузлой бинтовке. Задержала палец на шее, где бьется жилка. Солдаты с надеждой переглянулись: видать, девчонка что-то понимает в медицине, раз прощупывает пульс. Подержала ладонь на обескровленном лбу лейтенанта. Перекрестила и шумно задышала. Гибко разогнулась и жестом велела следовать за ней. С момента, как увидела раненого, она так и не произнесла ни одного слова. Повела не в дом, а свернула на задворки, к дощатому домику, похожему на сказочный теремок, с островерхой крышей, начинавшейся чуть ли не от земли. Неподалеку темнел трактор — тот самый. В тереме стояло несколько небольших бочонков и деревянный топчан, застланный вдвое сложенным стареньким стеганым одеялом.

Опять жестом велела положить туда раненого и уже в дверях обернулась: «Ждите здесь».

Лейтенант дышал мучительными толчками. Сняли с него намокшие брюки и гимнастерку. Одеяла хватило подостлать и прикрыть раненого. Егоров полотенцем отер кровь, скопившуюся в углах губ лейтенанта. Находился тот в сознании или нет, но солдаты уже не решались обессиливать его разговором. Девушки все не было. Неизвестность угнетающе накатывалась на разведчиков. Ими завладевала смутная подозрительность. Солнце еще не село, а в безоконном теремке и при открытых дверях становилось темно. Солдаты чувствовали себя в западне, куда их завела излишняя доверчивость. Ожидание становилось невыносимым. Прихватив автоматы, бесшумно выскользнули на улицу. Легли на землю. Сблизились головами, зашептались.

 Василий, а эта девчонка нас не выдаст?

 Лейтенанта не заложит.

 Я не только о лейтенанте говорю, но и о нас с тобой.

 Лейтенанта не заложит и нас не заложит. Не должна заложить.

 Почему так думаешь?

 Ты слепой, что ли, Егор? Не засек, как она на лейтенанта смотрела?

 Ничего не понимаю.

 Молодой ты еще, глупый, — вот и не понимаешь. Тебе бы только все руками цап-царап, а я человек семейный, — уж поверь мне. У баб мозги завихряются иначе, чем у мужиков. У мужиков справа налево, а у баб слева направо. Учти на будущее. А вот, кажись, и она.

Сперва различили что-то белеющее и лишь затем уловили торопливые босоногие шаги. В тереме девушка поставила на бочонок и зажгла керосиновую лампу. В принесенном медном тазике оказалась старенькая, но на диво простиранная и проглаженная простыня. К ней прибавились две стеклянные баночки с притертыми пробками, ложка и керамическая бутылочка с какой-то жидкостью. Солдаты окончательно утвердились, что кое-какие медицинские познания у трактористки есть. Василий уважительно поинтересовался:

 Как тебя зовут? Меня зовут Василием, его зовут Егором, а лейтенанта Артемом.

*— Меня зовут Шаруне, — ответила она ученической фразой.

 Шаруне? Красивое имя. Ты тоже красивая. Шаруне, Шаруне… Если доживу до победы и родится дочка, назову ее Шаруне.

 Но вы же русский, дядя Вася. А Шаруне имя литовское.

 Какая разница, чье оно? Оно мне будет напоминать о сегодняшнем, о нашем лейтенанте, о Егоре и о тебе, Шаруне. Должны же мы все это запомнить. Должны же будем обо всем этом рассказать своим детям, внукам.

 Я, дядя Вася, тоже все, все буду помнить.

Шаруне как-то по-обыденному сразу стала звать шофера дядей Васей, и все это приняли как само собой разумеющееся.

Разведчики стояли сбоку топчана, ни во что не вмешиваясь. Шаруне попросила повернуть раненого на бок, чтобы удобнее сматывать бинты. Лейтенант дернулся и зашелся судорожным кашлем. Его корчило и ломало, а изо рта толчками запузырилась кровь. Ему немедля придали прежнее положение, но ничего не изменилось: раненый задыхался, бился в конвульсиях. Прозрачно побледневшая Шаруне горестно застыла, стиснув горло сведенными пальцами. Вконец растерявшиеся солдаты оцепенели. Лейтенант захлебывался от скапливающейся во рту крови. Его снова повернули на левый бок. Он безжизненно вытянулся и, вдруг дернувшись всем телом, икнул, и одновременно с толчком крови о дно тазика что-то чуть слышно стукнуло. Все переглянулись. Егоров пошарил в тазике и поднял окровавленные пальцы с зажатой в них пулей.

 Вот она, автоматная, малосильная. Если бы из винтовки или из пулемета — сливай воду.

Василий перенял пулю и, удерживая ее на ладони, дал Шаруне рассмотреть.

 Боже мой! — с ужасом прошептала Шаруне. — Какая маленькая железка, а какую большую боль она делает.

Сознание к лейтенанту не возвращалось, но он опал грудью и кровотечение почти прекратилось. Шаруне всхлипнула и, прикусив губу, начала сматывать бинты. Осмотром ранки осталась довольна, и когда Василий сказал, что ранку отсасывал Егор, она изумленно взглянула на разведчика и чуть слышно промолвила: «Очень, очень хорошо». Егор вытер бинтом пальцы и пулю. Оторвал чистый конец бинта, замотал им пулю и вложил в карман гимнастерки лейтенанта. Шаруне опять чуть слышно одобрила: «Очень хорошо». После таких слов Егор томительно ждал, что Шаруне повернется и взглянет на него, но она не повернулась и не взглянула, а продолжала заниматься бинтовкой. Сейчас он бы многое дал, чтобы сломить осуждение Шаруне и вообще заново переиграть их невольную для обоих встречу.

Шаруне открыла одну из баночек. В неярком свете лампы густая мазь казалась черной. Тонко запахло дегтем. Егоров все же дождался частичного исполнения своего томительного ожидания. Шаруне сама распластала простыню, но затем попросила чуть приподнять лейтенанта. Пришлось близко склониться друг к другу, и до разведчика донеслось пьянящее девичье дыхание, а своей щекой он ощущал тепло ее щеки, и, едва дотерпев до конца бинтовки, Егор глубоко и освобожденно вздохнул и даже отодвинулся от топчана. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Шаруне налила в ложку зеленоватой жидкости из керамической бутылочки и, разведя спекшиеся губы раненого, вылила содержимое на стиснутые зубы. С удовлетворением пронаблюдала, как жидкость просочилась в рот. С вызовом взглянула на солдат и, уже не таясь, поцеловала и перекрестила лейтенанта. Василий поощряюще кивнул:

 Все в порядке, Шаруне.

С улицы продолжали доноситься редкие взбрехи собаки и приглушенные орудийные удары. Шаруне устало присела на бочонок. Вымотавшиеся солдаты тоже присели. Девушка сменила позу и спросила, где ранило лейтенанта, поскольку бошей поблизости нет. Они не сразу поняли, что бошами она назвала немцев. Василию смутно припомнилось, что о «бошах» он что-то читал, но в разговоре такое прозвище услышал впервые. Егор тоже о «бошах» когда-то и что-то слыхал, хотя в голову тогда не взял. Но сделал вид, что с «бошами» он на короткой ноге. Неопределенно махнул рукой:

 Там, за болотом.

И стал приглушенно рассказывать о событиях минувшего дня. Когда дошел до раздавленных танком товарищей, перехватило горло, и он прикрыл лицо ладонями. Как часто случается на войне, в смертельной круговерти событий, разведчик как будто только в эту минуту полностью и до конца осознал чудовищную гибель товарищей, и жуткая картина вновь воскресла перед ним.

Минует еще череда немилосердных фронтовых дней и ночей, и сегодняшние смерти заслонятся новыми смертями и поблекнут в памяти, и впредь будут без особых душевных треволнений вспоминаться как неизбежность.

Василий не вмешивался в разговор, но с беспощадностью очевидца гибель разведчиков относил на совесть Лысенко. Рядовой, но большой любитель покомандовать, вместо того чтобы слушать старших и сопеть в тряпочку, оказавшись в стороне от лейтенанта, опять заспорил, что дорогу надо перебегать без промедления. Василий попытался его попридержать, но Лысенко рванулся вперед, и им с Шендеровичем ничего не оставалось, как только рвануть вслед. Вот и подставились прямо под танк… Василий уже больше двух лет шоферил на фронтовых дорогах, успел поваляться в госпитале, но ему так и не довелось столкнуться с противником лицом к лицу. Ранение получил во время бомбежки. Он, конечно, и раньше знал истину, что если не убьешь врага, то он тебя убьет, но только после сегодняшней схватки познал это всем своим естеством: кожей, костями, мускулами. При этом познал и цену самому себе, и цену конкретного, а не абстрактного противника. Прилетевший издали снаряд или грохнувшаяся с поднебесья бомба — это одно, а ухмыляющийся в десяти шагах от тебя забронированный фриц — это совершенно другое.

Егоров как фронтовик по сути был много опытнее шофера, хотя бы потому, что имел на своем счету не одного, а по меньшей мере трех-четырех врагов. Сегодня у дороги очередь его автомата тоже не оказалась впустую, но в кого он попал, Егоров так и не увидел. С момента ранения лейтенанта Егоров порой и ворчал, и даже покрикивал на Василия, но тем не менее отдался под его старшинство: действовать за других — это можно, думать за других — скучное занятие. На армейском жаргоне Егорова относили к «разболтанным», однако он успел давно намертво усвоить, что, за исключением прямого предательства, на войне нет ничего хуже безвластия.

Имелось еще одно немаловажное обстоятельство, объясняющее добровольность подчинения разведчика: он уважал силу, а крепыша Василия природа силенкой не обделила. Здесь к месту сказать, что сам Егор тоже был «в чинах»: имел звание ефрейтора и, хотя не раз получал втык от начальства, но под всякими предлогами ефрейторские лычки не носил. И кисло кривился, когда его называли ефрейтором. У него была возможность получить младшего сержанта, но все сорвалось. Полк как раз пользовался короткой передышкой и недолго соседствовал с санбатом. И Егоров времени зря не терял: отбил у большого чина «полевую жену»: капитана медицинской службы. Целую неделю Егорова чествовали в полку как национального героя. Замполит вызвал к себе. Не тая усмешки, провел короткую воспитательную беседу:

 Он генерал, она капитан, ты ефрейтор. Подрываешь всю армейскую субординацию. «Ефрейтор трахает капитана»… Непорядок. Не по себе дерево рубишь.

Егоров сделал большие глаза, развел руками:

 Ничего я, товарищ подполковник, не рублю. Они сами лезут.

Замполит это знал и, не желая вдаваться в подробности, закруглил беседу:

 Ладно, Егоров, иди. Оставайся пока ефрейтором. Над нами ведь тоже есть начальство. Обвинят, что люди у нас разболтались, а мы им потакаем, плохо воспитываем. Дошло? Ну и лады.

После ухода разведчика подполковник еще посидел в раздумье. Чем же все-таки этот парень привлекает женщин? Не урод, но и не писаный красавец. Но весь какой- то открытый, а в глазах разбойный блеск… А еще что? А вроде больше ничего. Сам черт не поймет этих баб.

Тут подполковник вспомнил свою сварливую супругу и, не желая портить себе настроение, поспешно вышел из штабной машины. А Егоров после той воспитательной беседы возненавидел всех ефрейторов на свете. «Генералу можно, а ефрейтору нельзя? Тьфу, вдоль их и поперек…»

Рассказ Егорова о том, как ранили лейтенанта, иссяк сам по себе, и Шаруне спохватилась:

 Я глупая есть. Вы хотите кушать, а я все забыла.

Егоров с готовностью вскочил, но Василий опередил его:

 Я пойду. Так надо.

По поведению Шаруне он уже понял, что она не хочет оставаться с Егором наедине. Не оставляя Егору времени на возражение, прихватил автомат и пистолет лейтенанта. Шаруне излишне торопливо вышла за ним. Егоров угрюмо посмотрел им вслед. Он отлично понимал, что глупо сердиться на товарища и надеяться на какието авансы от Шаруне, но зряшная обида не отпускала его. Зло сплюнул и заходил по тесному терему. Постоял, прислушиваясь к свистящему дыханию лейтенанта, и опять заходил.

По дороге Шаруне шепнула, что «хозяйка усадьбы есть графиня».

Василий даже споткнулся:

 Графиня? Откуда она взялась?

 Она всегда тут живет. Старая, старая старушка и очень добрая. Она очень хороший врач. С ней живут еще старушки, и все ее слушаются.

 Колхоз, что ли?

Шаруне беззвучно рассмеялась:

 Вы есть большой шутник, дядя Василий. Зачем колхоз? Разве нельзя старушкам жить вместе без колхоза? Война велит им жить вместе.

 Да пусть, конечно, живут, — охотно согласился Василий. — Я в своей жизни ни одной графини не видел. Трактор ее?

 Зачем старушке трактор? — возразила Шаруне, неприязненностью тона давая понять, что ей неприятен такой разговор.

 Ну не надо так не надо, — опять охотно согласился Василий.

Кухня поразила Василия обилием фаянсовой и жарко начищенной медной посуды. У плиты, источавшей сухое тепло, стояла ветхая белоголовая старушка: дунь — и взлетит божий одуванчик. Окинула русского солдата пытливым взглядом. Неожиданно звучным голосом сказала что-то Шаруне и вышла. Шаруне достала с полки, прикрытой занавеской, круглый каравай хлеба. Переставила кастрюлю с плиты на стол и большой деревянной ложкой стала перекладывать в меньшую кастрюлю крупно нарезанную картошку, перемешанную с кусочками мяса. От дразнящего запаха у Василия скулы свело. Он даже подшатнулся поближе, но дверь распахнулась, и гуськом вошли трое в штатском, со «шмайссерами».

Шаруне ойкнула и, бесцеремонно растолкав вошедших, метнулась из кухни. Первый, с ухоженными усами, с развальцей приблизился к Василию и несильно ткнул его стволом автомата. Беспечность, рожденная численным превосходством, его и подвела. Откачнувшись телом, Василий выбил автомат и тут же ударил усача, растерявшегося от неожиданного отпора, под дых. Не давая согнуться от боли, левой рукой, как крюком, пережал ему шею, а правой выхватил из кармана пистолет и приставил к виску усача. Подволок к скамье, посадил, а сам перешагнул скамью и прижался спиной к простенку. Усач хватал воздух распяленным ртом и не пытался вырваться. В кухню стремительно вошли еще двое, тоже в штатском и тоже со «шмайссерами». Вошедший первым яростно выкрикнул: «Брось дурить, парень! Отпусти его!» — и выразительно покрутил автоматом. Василий еще плотнее прижался к простенку. Шоферская реакция его не подвела: как за баранкой, действия опережали мысль. Однако Василий уже понял: влип капитально. Бездумно не подчинившись ночным пришельцам, лишился надежды на благоприятный для себя исход. Возможно, с ними договорился бы по-доброму. А что сейчас он мог поделать с пятью противниками? Один у него в руках, а остальные четверо? Судя по их виду, они готовы разорвать его на куски. Хотя бы как-то успеть выстрелами или какими-то иными способами предостеречь Егора. И Василий пожалел, что не прихватил с собой гранаты.

За дверями послышался шум. Ворвалась Шаруне и опять бесцеремонно растолкала мешавших ей пройти. Загородила собою Василия.

Длинное черное платье полностью скрывало ноги старушки, и она словно вплыла в кухню. Перед ней расступились. Пристально всмотрелась в каждого и покачала белоснежной головой. Заговорила по-русски, явно желая, чтобы ее понимал русский солдат:

 Вы что затеяли, парни? Или Господь лишил вас разума? За свою жизнь я успела насмотреться на белых, красных, зеленых, и на фашистов, и на коммунистов, но я молилась Богу, и Бог всегда отводил беду. В этом доме никогда не проливалась человеческая кровь. Я стою на краю могилы и не желаю, чтобы мою могилу залили кровью русского солдата. Я не одна укрылась здесь от злобы мира сего. У нас тоже есть защитники, и они не простят вам разбоя. Да не покинет вас разум!

Пришельцы нерешительно переминались. Василий окончательно перестал что-нибудь понимать. Одно ясно: между старушкой и пришельцами лежит какая-то грань, и они не осмеливаются перешагнуть ее. Никто из них даже рта не открыл. Она повелительно сказала:

 Отпусти его! А вы убирайтесь!

Все-таки в божьем одуванчике сохранилось кое-что от графини.

Василий разогнул онемевшую от напряжения руку. Отсоединил магазин и сунул «шмайссер» владельцу. Тот с побелевшими от сдерживаемого бешенства глазами процедил:

 Не попадайся мне, Иван.

Василий проводил взглядом ссутулившуюся спину, и вдруг он, русский парень, сделал то, чего никогда не ожидал от себя: бережно взял прохладную ручку старушки и поцеловал ее. Старушка сдержанно улыбнулась и поплыла к дверям.

Было бы лучше, чтобы Егор вообще не узнал о происшедшем в доме, иначе может выкинуть какой-нибудь номер, но в неведении его не оставишь. Егор слушал не перебивая, но при упоминании графини встрепенулся: «Она молодая?» Шаруне сделала невинные глазки и поспешила уточнить:

 Она молодая, молодая старушка. Ей всего семьдесят два годика. — И прыснула в ладошки.

Натянутые до предела нервы вдруг отказали, и Василий зашелся неуправляемым смехом. Он давил смех, вытирал выступавшие слезы, но едва начинал говорить, смех опять душил его. Шаруне плутовато взглядывала на него и вновь шмыгала в ладошки. Стоявший Егор смотрел на них сверху вниз, кривясь деланной усмешкой.

После запоздалого ужина вымотавшихся солдат неодолимо клонило в сон. Шаруне сводила их к стоявшей неподалеку пожарной бочке. Парни разделись по пояс и облились прохладной водой. Сон немного отступил. В поведении Шаруне не чувствовалось тревоги, но все-таки решили поочередно дежурить на улице. Раздосадованный отчужденностью Шаруне, Егор не стал сменяться и продежурил до рассвета. Сходил к дому «посмотреть графиню». Все, конечно, было закрыто, и даже собака не брехала. Без предлога постучать не решился. Разумеется, не будь поблизости Василия, предлог бы нашелся. Кое-каким опытом по установлению контактов с населением разведчик располагал. Так и не выпало ему лицезреть всамделишную графиню. Позднее по-детски обидчиво даже обматерил Василия: сам насмотрелся, а от него скрыл.

Лейтенант оставался в полузабытьи, но его дыхание выровнялось. Временами по шевелению спекшихся губ угадывали, что он хочет пить. Тогда Шаруне вливала ему в рот пару ложек зеленоватой жидкости из керамической баночки. Василий хотел было напоить раненого остывшим чаем, но Шаруне перехватила кружку:

 Как можно! Ему нельзя много пить, дядя Вася!

Василий про себя посмеивался над наивной девичьей уловкой: «дядя». А много ли он старше ее? Недавно стукнуло двадцать восемь, а ей, наверное, семнадцать или около того. Дядя не дядя, но он не обидит доверившуюся им девчонку. Тем более что без ее вмешательства, возможно, их всех троих уже и в живых бы не было. Случись что, они с Егором будут ее защищать как родную. Об этом Василий даже не задумывался — это подразумевалось само собою. Матери у Шаруне, видимо, нет. Жив ли отец? Есть ли братья и сестры? Тоже не открывает. Значит, есть причины для её скрытности, а он ей не прокурор, чтобы допытываться. За войну, наверное, и так всего натерпелась. Однако с первых же минут их знакомства Василию все же хотелось узнать, к кому и куда их занесло. Особенно его насторожила листовка: «Нам все равно, что Сталин, что Гитлер». В карандашной приписке безусловно означался не женский, а твердый мужской почерк, но листовку все же передала девушка. Кому это «нам»? Но если судить по поведению самой Шаруне, то ей как раз не все равно.

В частях фронта кое-какая информация о «лесных братьях» уже распространялась, но даже командование фронта пока еще не имело однозначного представления, чего можно ожидать от них. В «лесные братья» уходили не столько местные жители, сколько «разноязычная накипь», всплывавшая на кровавых волнах беспримерной войны. Тем более что местными жителями пополнялась литовская дивизия, действовавшая в составе фронта. Солдату в такой запутанной обстановке порой приходилось полагаться больше на собственный опыт, на собственное чутье, чем на официальные требования и указания. Василий еще в доме понял, что столкнулся именно с «лесными братьями». После всего произошедшего на кухне он не сомневался, что Шаруне состоит в каких-то особых, возможно даже родственных, отношениях со старой графиней. Возможно также, что она лично знает ночных пришельцев: как она их безбоязненно растолкала! О роли самой хозяйки можно было только гадать. Видимо, в этой странной усадьбе действительно находилось что-то вроде богадельни. Мужчины в усадьбе тоже должны быть. Не старушке же пригнала Шаруне трактор. И не сама Шаруне отремонтировала его. Тут нужны мужские руки. А пока мужчины прячутся где-то в тени, пережидая, когда война в очередной раз перехлестнет через их местность и наступит мир.

Василий решил зайти с другого конца:

 Шаруне, а наш лейтенант тебе очень нравится? С первого взгляда, да?

Девичьи глаза блеснули кокетливым лукавством:

—Маленько-маленько нравится. Когда он подходил к трактору, у меня сердце почему- то тук-тук. Я вдруг подумала, что если он заведет трактор, то я его немного полюблю. Это даже не я подумала, а кто-то другой за меня подумал. Мне даже маленько страшно стало. Я глупая, дядя Вася? Очень, очень глупая? Девушке стыдно говорить такое.

 Почему глупая? Ничего тут глупого и стыдного нет. Будь я лет на десять помоложе, я бы посватался к тебе. Пошла бы ты за меня замуж, Шаруне ты Шаруне?

 Как Бог повелит, — строго ответила Шаруне, отняв у Василия охоту продолжать разговор в пустом игривом тоне. Он почувствовал себя пристыженным. Заглаживая возникшую неловкость, сказал примиряюще:

 Я тебе дам адрес нашей полевой части, а ты дай свой. Артем поправится, и вы спишетесь через нашу часть.

Шаруне пугливо вздрогнула:

 Дядя Вася, надо так?

 А почему бы не так? — ответил Василий, невольно подстраиваясь под стиль ее речи. — Может, это твоя и Артема судьба? Кто знает, как повернется жизнь после войны? А мы все хотим хорошей жизни: и ты, и я, и Артем, и Егор. Вот к хорошей жизни и надо готовиться.

Шаруне молитвенно сложила руки:

 Я очень, очень боюсь. Артем видел совсем маленько-маленько.

 Брось ты со своим «маленько-маленько». Верь мне: ты Артему понравилась. Мы немного успели о тебе поговорить. Ты красивая и работящая. Будешь хорошей и верной женой. Артем тоже честный и красивый парень, тебя не обидит.

 Дядя Вася, ты есть сваха, да?

Шаруне раскатилась смехом, но тут же зажала себе рот. Метнулась к простонавшему раненому. Веки лейтенанта трудно разомкнулись, выпустив на щеку удерживаемую ими слезинку, и замутненные обжигающей болью глаза детски беззащитно остановились на склонившейся Шаруне. Она потрясенно разрыдалась. Василий подержал ее за вздрагивающее плечо:

 Ничего, Шаруне, ничего. Его уже второй раз ранит. Обойдется и на этот раз.

 Господи, как можно так говорить, дядя Вася!

 А что поделаешь, милая Шаруне, — мы солдаты.

Шаруне пристально всмотрелась в лицо затихшего лейтенанта. Чуть коснувшись губами, поцеловала его в лоб. Сидела притихшая, с остановившимся взглядом. Строго промолвила:

 Я буду много-много молиться, чтобы Бог Артему здоровье вернул. За тебя, дядя Вася, тоже буду молиться. И за Егора буду молиться.

Растроганный Василий погладил девичью руку:

 Спасибо, Шаруне.

Солнце еще не выкатилось над лесом, но уже позолотило верхушки деревьев. Рассвет наступил как-то сразу. Орудийная канонада переместилась скачком, примерно туда, где погибли разведчики. Гадать не требовалось: противника опрокинули, и войска фронта возобновили движение на запад. Мешкать не следовало. Надо выходить к шоссе. Лейтенант лишь изредка постанывал, и было видно, что он все больше слабеет.

Далеко идти не пришлось. Навстречу выскочил открытый «додж». Разведчики не успели опустить носилки, как оказались в окружении автоматчиков. Один из них бесцеремонно откинул полотенце с лица раненого. Невыспавшийся, взведенный как курок Егоров так толкнул его, что тот едва устоял на ногах:

 Куда лезешь, мудак?!

Быть бы драке, но подошел старший лейтенант с тремя нашивками о ранении:

 Отставить! Кто такие? Почему с той стороны идете?

 А ты ослеп, что ли? Не видишь, кто мы такие?

Старший лейтенант всем корпусом повернулся к Егорову, присвистнул:

 Ого, силен вояка! Забыл перед кем стоишь? На офицера бочку катишь. Я могу тебе и рожу набить, и на ордена твои не посмотрю. Прав у меня хватит. Предъяви свою солдатскую книжку.

 Купались? Отклеивая слипшиеся листы, офицер с трудом прочитал расплывшиеся от влаги записи.

 Купались и на песочке загорали.

 Еще раз предупреждаю тебя, солдат: не лезь в пузырь. Не ведаю, в каком вы переплете побывали, но служба остается службой. Усек? Это ваш противотанковый полк у ручья окопался?

Василий загородил Егорова:

 Наш. Мы оттуда начали квартирьерскую разведку. Впереди нас двигалась полурота мотострелков с двумя бронетранспортерами. На своем битом драндулете мы от них отстали. Я шоферил. Потом впереди началась стрельба, и больше из отряда мы никого не видели. Наверное, они в засаду попали.

Старший лейтенант строго взглянул на артиллеристов:

 Ну-ка, ну-ка… На карте можете показать, где вы побывали, свой маршрут?

Василий уже склонился над подсунутой офицером картой, но тот вдруг повернулся к Егорову:

 А ты можешь показать?

Разведчик хмуро взглянул на старшего лейтенанта и почти выдернул из его пальцев красный карандаш. Офицер только усмехнулся.

Слушал разведчика не перебивая, а когда Егор поставил твердый красный крес­тик — «вот здесь погибли ребята», — одобрительно сказал:

 Хорошо читаешь карту. А ваш полк — добрый полк. Мимо поедем — полюбуетесь, что там ваши накрошили. Но им тоже досталось. В штатском, говорите, встречали, а чистокровных фрицев не встречали? Вообще-то им нет интереса соваться сюда, но все- таки. .. Ладно, штатскими займутся кому это по службе положено. А у нас другое задание. Укладывайте лейтенанта. Тесновато, но уместимся. А как быть с вашей дамой? Кто она такая? — Все повернулись в сторону Шаруне, так и не приблизившейся к машине.

Василий опять опередил Егора:

 Это наша Шаруне.

Возможно, старший лейтенант еще бы полюбопытствовал о девушке, но, взглянув на напрягшегося, словно приготовившегося к прыжку Егорова, миролюбиво согласился:

 Ваша так ваша. Вам виднее.

Раненого разведчики положили себе на колени и придерживали руками. Шаруне чуть откинув голову, незряче приблизилась к машине. Перед ней расступились. Наклонилась над раненым, припала губами к его лбу. Разогнулась, несколько раз перекрестила. Отвернулась и, клонясь головой, пошла в сторону, все убыстряя шаг.

Машина осторожно тронулась. Старший лейтенант повернулся на сиденье и долгим взглядом проводил удалявшуюся Шаруне. Сказал при общем молчании:

 Счастливый лейтенант. Он обязательно выживет. Хотелось бы, чтобы и за меня так молились…

1995г.