Семейные предания. Жизнь про­жили на Дальнем Востоке.

  Давай. А какого гречишного или еще какого?

  А давай гречишного.

  Дед достал банку янтарного, густого меда. Снял крышку. В комнате запахло сотами, медом и летом. Показалось, что даже в густую тень зимнего вечера заглянуло июльское солнышко. Через минуту оба, дед и внук, уже намазывали на толстые ломти белого, мягкого хлеба, который в прежние годы назывался сайкой, а теперь почему-то тес­товым, сладкую и зернистую массу. Сладкий дальневосточный мед, намазанный на свежий ломоть хлеба, да под горячий и, на этот раз, не особенно сладкий, но особенно горячий чай – что может быть вкус­нее? Может быть, Вы знаете, а я не встречал…

  Деда, а ты с бабушкой как встретился?

  Да я ж рассказывал.

  Нет, это ты, наверное, кому-то другому рассказывал.

  Давай расскажу, – усмехнулся дед. Дело было давнее. Я после ин­ститута распределился на отцовский завод. Хотя и не совсем по спе­циальности. Но мне на встречу пошли в память об отце-фронтовике. Была мысль, что коли он ушел, то я должен его заменить. Работал. Сначала сменным мастером. Невелика должность, а не справлялся поначалу. Думаешь, просто? Тебе годочков от горшка – два вершка, а тут работяги, которые и Крым, и рым прошли, все повидали. И вот нужно с ними себя поставить, чтобы не думали, что задаешься силь­но, барина из себя корчишь, и уж совсем в обнимку – тоже не хорошо. Как ни крути, а ты начальство; нужно, чтобы тебя уважали и побаива­лись. В общем, первый год на заводе прошел, как в кошмарном сне. На второй год немного улеглось. Люди ко мне привыкли. Я научился не петушиться по пустякам. Думать сначала, а потом говорить. Гонор свой научился на привязи держать. Вот и послали меня в Хабаровск на учебу по комсомольской линии. Была в те годы такая практика: со­бирали рабочую молодежь, передовиков производства, учили их, как жить и что думать?

  Деда, а про бабушку? Хватит уже про завод с комсомолом.

  Так оно же все вместе. Отдельно-то не выходит – одно за другое цепляет. Вот на этой учебе я бабушку и встретил. Нас натаскивали на всякую политику в ВПШ, высшей партийной школе. Там же в общежи­тии мы и жили. Вот как-то иду после учебы из магазина. Осень. Грязно. Ботинки все в грязи. А там девчушка полы моет. Молоденькая такая, худенькая. На лице одни глаза огромные. Я, понятное дело, по полу наследил. Девица мне давай высказывать, а я ей говорю: «Мы тут о будущем края думаем, а Вы мне про ботинки!» А она вдруг выпрями­лась, в глаза мне смотрит и говорит: «Если люди не научатся чистоту соблюдать, то нет у края никакого будущего!..» Тогда это почти кра­мола была. Я обалдел. А девчонка отвернулась и опять давай полы натирать.

  Так это бабушка была?

  Да, – дед вздохнул, – бабушка. Запала она тогда мне в душу. Все лежал ночью, про нее думал. Такой птенчик боевой. И смешно, и не­вольно уважать начинаешь. На следующий день взял я бутылку конь­яку, пошел к коменданту общежития и все про ту девчушку разузнал. Что зовут ее Лариса. Что мать у нее лежит парализованная. Что брата младшего она тащит. Что в пединституте на историка учится и где может, подрабатывает.

  Кое-как дождался я ее смены. Она через два дня на третий у нас убирала. Подхожу и говорю, что чувствую себя виноватым. Хотел бы загладить это дело. Потому приглашаю ее в ресторан или еще куда-то, куда она захочет. Надо тебе сказать, что в то время при­гласить девушку в ресторан было тоже, что сегодня… пригласить на неделю в Венецию. Только бабушка твоя усмехнулась и говорит: хорошо. У меня сегодня дома уборка генеральная. От помощи не от­кажусь… Вот, думаю, напросился. А отступать поздно. Мы же даль­невосточники – нас так просто не запугаешь. Пошел. Увидел все ее беды, как она из последних сил дом тащит. Жалко ее стало так, что просто сил нет. Шли мы с ней в очередной раз мусор на помойку вы­брасывать. Тут ей и говорю: а что бы ты сказала, если бы я тебя замуж позвал? А она: так ты позови, тогда и посмотрим. Так и объяснились. Потом часто смеялись, что нашли друг друга на помойке.

  И сразу поженились?

  Нет, конечно. Я почти год добивался, чтобы переехать в Хаба­ровск. Времена уже не сталинские были, конечно, но еще строгие очень. Просто так не уволишься. Помню, парторг (это, как комсорг, только поглавнее) кричал, что не видеть мне Хабаровска, как своих ушей. Помог брат отца, дядя Федор. Он тогда был большим партий­ным начальником. Созвонился с директором хабаровского завода «Дальдизель». Я туда и перешел. Причем, даже с повышением. А Ларисе своей, пока врозь жили, я каждый день писал или звонил. Ползарплаты на междугородные звонки переводил. Тогда про мо­бильные даже не слышали, даже домашний телефон был роскошью. Звонили с телефонного узла. Вот я и бегал туда через день. Как вы­ходной – я в Хабаровск. Почти год так и прожили. За это время мать ее преставилась. Схоронили. Так я ее толком и не узнал. Тоже в школе всю жизнь проработала. После войны без мужа осталась. Похожие у нас, на Дальнем Востоке, судьбы у людей…

  А дальше-то как?

  Да так и жили. Мне от завода квартиру дали, двухкомнатную. По тем временам совсем не плохо. Так мы первое время втроем и жили. Бабушка Лариса, я и ее брат, дядя Костя. Он тогда чуть помладше тебя был. Технику не особенно любил. Все больше по музыкальной части. В школу музыкальную ходил. Я ему гитару купил. Так он с ней не расставался. Уроки быстренько сделает и бегом к дружкам сво­им, на гитаре бренчать. Все хотел в музыкальное училище поступить. Правда, потом в Железнодорожный институт пошел.

  Лариса институт окончила с красным дипломом. Ей сразу аспи­рантуру в Москве предлагали. А она осталась, не захотела меня на три года оставлять. Пошла в школу работать. С детьми возилась с утра до ночи. В походы их водила по краю. Старалась, чтобы любили они родную землю. Ведь что важно? Сейчас часто слышишь, что и не было здесь ничего интересного. Дескать, в Европе, или хотя бы за Уралом, – там история. А у нас – пустота. А ведь все совсем не так. Сколько мировых империй здесь начиналось, в Приамурье? Сколько великих народов отсюда вышло? Не сосчитаешь. Даже русская ис­тория здесь богатая. Вроде бы немного: двести лет, а сколько всего было. И поход Хабарова, и Албазинская битва, и первопроходцы, о которых хоть о ком повесть пиши. Да и в двадцатом веке великих дел хватало. И гражданская война, и Отечественная, и Комсомольск, и БАМ. Славная наша история. А ведь это все не пустые слова. Это люди, их жизнь.

  Деда, а ты мне расскажешь про них?

  Конечно. Но это попозже. Пока давай про нашу семью договорим. Ведь в каждой семье есть частичка нашей общей истории. Только знать ее надо. В каждой семье люди через гражданскую прошли; кто-то в сталинские годы пострадал; кого посадили, кого раскулачили, кого в ссылку отправили, а кто и сам от лиха на Дальний Восток уе­хал… Таких здесь, считай, половина. Не без этого. Это – тоже наша об­щая история. А Отечественная война? Она катком по всем проехала. Но главное – все мы пришли на эту землю. И всех она приняла.

  Я, бывало, иду по Комсомольску, особенно по старой, еще предво­енной части, и вспоминаю: здесь мы с мамой в садик шли, а здесь с отцом гуляли. Оно уже и поменялось все. Дома другие, улицы. А все равно в памяти отзывается. А Хабаровск? На Забайкальской бабушка Лариса жила. Здесь мы с ней первый раз по улице под руку прошлись. В первом роддоме твой отец и другие дети рождались. Я под окнами стоял, караулил… В памяти каждый город и поселок, куда в команди­ровки ездил, где рыбачил с друзьями. А Политэн, где дети учились, где я работал?! Каждую плитку на полу помню! Это и есть общая судь­ба. А без нее мы и не люди – так, недоразумение какое-то.

  Так вот. Стали мы жить с твоей бабушкой. Счастливо жить. По­нятно, что поначалу и ссорились. Привычки-то у людей разные. Толь­ко когда люди любят друг друга, все это, в конце концов, решается. Сорок лет прожили мы с твоей бабушкой. Как будто один день. Когда ее не стало, не знал, куда себя девать. Все какое-то пустое было. Вот и сейчас фотографии ее перебирал, как будто говорил с ней… Детей вырастили. Все не зря хлеб едят, делают полезное дело. Жизнь про­жили. Хорошую жизнь. Я с завода в институт перешел. Книжки писал про то, как лучше с механизмами и станками разбираться. Учеников десятка полтора талантливых было. Самые лучшие на Дальнем Вос­токе остались. От Читы до Находки работают.

  Дедушка, а почему никто из них в начальники большие, в полити­ки не пошел? Ни папа, ни дядя, ни тетя. И ты не ректор, не декан.

  Что ж, по-твоему, всем нужно начальниками становиться? Кто же тогда работать будет?

  Дед, я серьезно. Вот у Вовки в нашем классе отец большой чинов­ник, а у Лизки – бизнесмен богатый. Ты не хотел бы так?

  Дед задумался: – Знаешь, наверное, не хотел бы. И для детей своих не хотел бы такой судьбы. Быть начальником – дело нужное, но уж больно суетное. Сам себе не хозяин. Одно слово: колесико в меха­низме. А я думаю, что человек должен отличать, что главное, а что и не очень. Любовь настоящая – это главное. Дети – главное. Амур привольный, дом, книжки хорошие. А всякие награды, побрякушки – это не важно. От лукавого это. Настоящая награда – знать, что жизнь прожил честно и достойно, что люди тебя уважают, а не лебезят пе­ред тобой по должности.

   Награда – выйти летним вечером на берег Амура, посмотреть на наш закат, самый красивый в мире, ощутить величие нашей природы и себя – частичкой этого мира.

Подпишись на обновление сайта, получай новые статьи на почту: