Лев Николаевич Князев

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

Лев КНЯЗЕВ

Расскажи про дьювола, папа

Рассказ

1

   За трое суток перед уходом в рейс на Японию старший механик танкера «Нижнеангарск» Анатолий Косарев сумел выкроить время для отлучки к семье, во Владивосток. Оставив за себя второго механика, Косарев заторопился с утра из порта. Надо было сдать кое-какие бумаги в механикосудовую службу, успеть пройти медкомиссию, без отметки о которой не выпустят в море, а после, на автостанции, не упустить подходящий автобус, чтобы приехать домой засветло, обнять дорогих своих девочек — маму и дочек. На крайний случай, можно бы взять и такси — две-три «Волги» с провисшими от старости брюхами всегда присутствуют, хищно напряженные, в закутке у вокзала, готовые отловить богатенького пассажира и выпотрошить из него такие монеты, что он, бедный, проклянет привитую в другие времена жажду к мифическим удобствам. Да еще не исключено, что могут эти самые хищники остановиться в неведомом месте дороги и сдать беднягу пассажира неким кожаным битюгам в натянутых до самых бровей вязаных шапочках. Бог с ним, с комфортом, надежнее на старом добром «Икарусе», решил Косарев.

И все поначалу пошло у него как по нотам: и мотор от нефтебазы до центра поймал без проблем, и начальник его службы оказался на месте, и с терапевтом по телефону договорился об осмотре. Но когда уже покидал контору, изловила его в коридоре секретарша начальника пароходства Настя, потащила за рукав в приемную, а там подала бумажку с номером телефона и торопливо накарябанной фамилией.

 Вот только этого мне сейчас и не хватало, — сказал стармех, читая записку.— Си-оба-чев? Или Со-бачев? Это у вас, Настя, такой прелестный почерк?

 У меня. Ско-ба-чев, — сказала секретарша, охватывая стармеха тем понимающим, чуть ироничным и вместе многозначительным взглядом, каким привычно, даже не обязательно имея в виду сколь-нибудь реальные идеи, а лишь в силу извечного женского инстинкта глядят на молодых или почти молодых, крепких и в меру преуспевающих мужчин нестарые и вполне уверенные в себе женщины. — Только-только позвонил, сказал, что вы должны быть где-то здесь, — улыбнулась она.

 Всевидящее Око? — подобрал губы стармех, не поддержав затаенного энтузиазма Насти. В другое время, не будь он так предельно занят, он точно бы отпустил Насте комплимент-другой, из тех, что ни к чему не обязывают мужчину, зато повышают гормональный тонус женщины и этим пустячком хоть чуточку улучшают качество жизни обоих. Но вместо комплимента Косарев процедил сквозь сжатые губы: — Странно… Что за Скобачев? Минуточку, вообще-то, кажется, слышал… Да, был, плавал у меня на «Нижнеангарске» такой механик. Третий. После, говорят, призвали, а точнее, сам подался на легкие хлеба. Нет у меня к нему никаких вопросов, а времени так уж вовсе не имею. — Косарев сунул бумажку в карман пиджака. — Спасибо, впрочем, Настасьюшка, — догадался он извиниться. Она кивнула на один из стоящих перед ней телефонов:

 А вы ему брякните, время-то есть.

 Ну, Настя, перед тобой не устоять! — засмеялся он и набрал номер. — Алло, мне господина Скобачева.

 У телефона, здравствуйте, Анатолий Викторович, я вас узнал, — послышался в трубке любезный голос. — У вас найдется время зайти в отдел для небольшого разговора? Да, да, в тот самый отдел, вы правильно высчитали. Знаете наш адрес?

 Кто вас не знает. — Косарев с трудом преодолел внезапно вспыхнувшую тревогу, а с нею и неприязнь к бывшему своему третьему механику. Неплохой, кстати, был хлопец, аккуратист до занудства. Вот куда направил свои стопы, засранец. Еще вчера ты не вылезал у меня из робишки, пока не приводил в должный порядок и блеск свое хозяйство в машинном отделении, а тут выдали мундир — и ты уже уверен, что имеешь право «приглашать»! Не в тебе, естественно, дело, не ты добился, что одно упоминание об «отделах» поселяет пустоту в груди и слабость в коленках у честного человека. Немало же поработали поколения таких, как ты, верных ленинцев, прежде чем, приучили цепенеть всякого, к кому обращаетесь даже «для небольшого разговора». Напомнить бы тебе, парень, о новой Конституции, так ведь заухмыляешься в лицо, отлично осведомлен, что вытворяли ваши при всех прошлых конституциях. Да и не хочется с тобой вязаться, господин бывший моряк, себе дороже, выражаясь языком старого хитрого рабби…

Косарев прикидывал, на что бы такое еще сослаться, убедить, что нет, ну нет у него времени! От века приученный к порядкам в родной стране, где, согласно песне, «так вольно дышит человек», он и теперь, когда кругом все шумели, что старые порядки рухнули, даже не помышлял, что вообще-то имеет право прос­то сказать «нет» и положить трубку. — Извините, господин Скобачев, как вас, простите, забыл по имени-отчеству, просто Юра? Извините, Юра, я-то всегда пожалуйста, но как раз сегодня — невпроворот… — Он кашлянул. — Мастер отпустил к деткам, сейчас бегу на медкомиссию, предъявлять там — хе-хе — свои приборы, иначе в рейс не пустят, короче, полный завал, ни минуты лишней… — Он прикрыл трубку ладонью и, сделав рожу глядевшей на него в оба зеленых глаза Настасье, прошептал: — А вообще, катился бы ты далеко-далеко, в гробу я тебя видел!

Юра не слышал его и потому не обескуражился:

 Понимаю, Анатолий Викторович, прежде всего дело, надо и к деткам, согласен. А вы как пройдете комиссию, так сразу, на четверть часика, не больше, о’кей?

 О’кей, — сдался Косарев, кладя трубку. — Ну, удружила ты мне, Настя. Сказала бы: нет, нетути его! Был — и нет, уехал, заболел, скончался!

 А он не поверит, они же знают, — возразила она, сочувственно глядя на стармеха. — Что же делать, такая моя работа, Анатолий Викторович. Приказали — передай. Да не берите вы в голову, все будет хорошо, честное слово! — В зеленых ее глазах и следа не осталось от завлекательного вызова, они изливали милосердие и сочувствие; и то, что она жалела его, вселило в душу Косарева новую волну беспокойства: у женщин звериное чутье на несчастье.

 Что уж там, спасибо, Настенька, — проговорил он. — Я разве в претензии? Не мы с вами изобрели эти порядки.

2

На сорок втором году жизни Косарев с грустным изумлением стал замечать, как с возрастом все быстрее утекает отпущенное Богом время.

Долгие, навеки запомнившиеся дни детства сменились столь же почти продолжительными и бездумными годами школьного отрочества, а затем нетерпеливыми семестрами курсантской юности, когда все еще казалось, что у времени впереди нет пределов, как нет конца лекциям, зачетам, увольнениям в город, и лишь далеко-далеко, в невозможном отдалении маячит праздник выпуска. Намного быстрее стал разматываться клубок, когда, получив диплом, женился, взошел на борт первого своего парохода, после принял из рук жены дочку, другая родилась, когда был’в рейсе… В морях сутки становились еще короче: вахта — отдых, вахта, радиограмма из дома, новые моря, страны, порты. И совсем уже укоротились дни, когда поднадоели повторяющиеся рейсы даже с такими названиями, как Борнео, Коралловый риф, Панамский канал. Как раз-два-три проскакивали они, оставляя в мечтах только дом на Баляйке, мягкие объятия Галочки да радостное щебетание девочек, когда приходил из рейса. Еще быстрее пошло время, когда подрос в должностях и вместе с капитаном стал в ответе за все авралы и ЧП на пароходе. И однажды вдруг обнаружил, что большая, настоящая жизнь проходит как бы без его участия, там, не в каких-то Бразилиях, а на родном приморском берегу. Без него вырастают дети, по-женски расцвела и уже начинает стариться любимая Галя, да и у самого все гуще посверкивает в висках. А он еще и не пожил. В рейсе мечтал: вот добьем месячный, квартальный, годовой план, возьму отгулы, выходные, закатимся с дочками на бухту Лазурную или в тайгу, поживем в палатке. Или, черт возьми, продадим «Тойоту», на выручку катанем на Запад, на Волгу, к Галкиным старикам.

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

Но всякий раз оказывалось, что именно после этого рейса нет ему замены и потому отпуск будет позже. Контора с некоторых пор перестраивалась, акционировалась, и начальство все жаднее искало пути увеличения интенсивности перевозок. Сокращался экипаж, а машинному и палубному хозяйствам недоставало ухода, перегруженные моряки роптали на не успевающую за инфляцией зарплату, а тут еще «верхние люди» понавыдумывали всяких пошлин, тотчас обрезавших все возможности привозить подержанные, но все еще великолепные автомобили из Страны восходящего солнца. Народ на пароходах приуныл, закапризничал, работать стало еще труднее, время помчалось под гору…

И все же он пока не увядал: он верил, что справится с тем и этим и станет однажды ему легче. После этого рейса или после следующего, но обязательно станет. Все идет к этому! Здоровье его, слава Богу, пока еще не подводило, хотя сегодня на комиссии врач, измерив давление, как-то по-особому внимательно стал просматривать зигзаги кардиограммы и покачал головой:

 М-мда-с… Все у вас, конечно, о’кей, уважаемый чиф инженер, но пора обратить внимание на сердечко. Движения побольше, стрессов поменьше. Улавливаете смысл?

 Движений у меня в машине хватает…

 Кислород, кислород нужен! Пробежки по палубе, усиленная зарядка на воздухе, не в каюте.

 Как-то, знаете, неудобно… Скажут: ну, побежал наш «дед», вроде бывшего комиссара.

Врач снова поднес к глазам листок с кабалистическими для стармеха знаками, отражавшими ритм движения его сердца. До сих пор стармеха куда больше интересовала снимаемая периодически на главном двигателе индикаторная диаграмма. По малейшим отклонениям в определенных наукой и собственной практикой точках на диаграмме стармех безошибочно определял здоровье машины. Вот такое в цилиндрах максимальное давление сжатия, сгорания, продувки, такие надо принять меры, чтобы все привести в соответствие с требованиями свирепого регистра.

Здешний регистр — терапевт, и он, чувствуется, заподозрил нечто неладное в работе его клапанов и цилиндров. Не дай Боже, еще сделает свой вывод и не пустит в рейс именно сейчас, когда предвидится заход в Фусики, где можно взять толковый микроавтобус за пару штук зеленых.

 Что, доктор, не сходятся систолы с диастолами? — шутливо и вместе с тем заискивающе спросил он. — Хоть бы объяснили, что там нарисовал ваш прибор, — кивнул он на кардиограмму.

 Шутите — это полезно, — сказал терапевт, глянув на Косарева поверх очков. — Объяснять про систолы-диастолы я вам не буду, сложновато…

 Почему, я сообразительный, — улыбнулся Косарев. — Хотите, я вам покажу диаграмму адиабатического сжатия в дизеле, и вы все сразу поймете?

 По-хорошему, надо вас придержать на берегу рейс-другой, уважаемый чиф инженер, — глядя Косареву в глаза, сказал терапевт. — Но вы же наверняка именно сейчас и не можете отстать от рейса.

 Точно угадали, доктор, — сказал Косарев. — Вы же знаете, эти скоты — там, наверху, чтобы дороже продать своих уродов с ВАЗа, перекрыли кислород морякам.

Одна машина в год — и не больше. Именно теперь я могу ее купить. И не каждый рейс такой… А у меня как раз младшая девочка идет в этом году в школу. Собирались с женой продать свою тачку, чтобы оплатить… Сами знаете, образование сейчас кусается… Да еще за квартиру долг не отдал. — Торопливо и заискивающе объясняя свои нужды, Косарев видел, что этот врач, как видно, старый морской коновал, — все про все знает. И не он, Косарев, первым просит у него отсрочку…

 Не надо особо объяснять, знаю я все ваши дела, дорогие вы мои моряки, — отмахнулся врач. Он с пришлепом положил на стол перед собой санитарный паспорт Косарева. — Ступайте еще рейс, но помните — я предупредил. Движение, кислород и никаких стрессов.

 Я слушаю, постараюсь. А стрессы — они не от меня, так сказать, струятся — там другие источники. Вот сейчас, сразу после комиссии, пойду грудью на стресс… — Он не стал расшифровывать доктору, что имел в виду, а придется идти грудью, что да, то да.

Нет, лямку я еще потяну, чем бы ни пугал доктор, и трусцой по палубе бегать буду, но эти вот звонки, куда ты от них, подлых, денешься! И знаю, уверен, что нет ничего за мной, а все же — зачем потянули? Права человека? Когда в сорок седьмом батю дернули прямо с занятий в мореходке за то, что болтанул неладное на лекции по ОМЛ, — Святого марксистско-ленинского Учения! — а потом подтвердили его «виновность» тем, что изъяли в кубрике из чемодана пару американских «космополитических» журналов — попылил батя на три года полета по восьмой — разве тогда меньше кричали о правах человека в нашей «юной, прекрасной стране»? Кто поручится, что и теперь некий «дэмократ» не уловил во мне «враждебное излучение» и уже заготовил протокол для подписания и отдачи в какую-нибудь новообразовавшуюся «тройку», где его рассмотрят за четверть часа (столько и просит от меня Скобачев!), вынесут приговор, а через час-другой приведут его в исполнение…

Не хочется верить — ведь кругом только и говорят, что о свободе, гласности, о ликвидации тех «структур», — но Всевидящий Глаз-то остался! Кто поручится, что ушло во тьму прошлого остальное. Значит, и звонкам придется подчиняться. Наверное, прав был дядя Петя, пенсионер, бывший контрразведчик, с которым Косарев случайно познакомился все в том же рейсовом автобусе — ехали они вдвоем из Владивостока в Находку. Как водится, на одной из остановок взяли пивка, употребили, разговорились, и зашла речь о том, без чего не обходится русский человек в минуты эасслабления, — о политике.

 Дорогой мой сынок,— сказал в тот раз Петр Варфоломеевич, так звали контр разведчика. — Поверь мне: то, что пережил твой батя и другие в те годы, поблекнет против того, что будет. Вспомнишь мои слова!

3

Скобачев поднялся навстречу стармеху и, пожимая руку и улыбаясь, мягким, почтительным жестом пригласил сесть у приставного столика, после чего подчеркнуто вежливо уселся напротив и, положив локти на стол, с той же улыбкой устремился долгим взглядом в душу Косарева.

 Вот видите, при желании всегда можно найти несколько минут.

 Да. — Стармех задернул глаза непроницаемой сеткой, отчего сразу стало легче. Он даже улыбнулся, вдруг вспомнив, как рассказывал Наталке, младшей своей, любименькой дочке, о проделках противного дьявола. Они с дочкой, чтоб не так страшно было, называли его дьюволом. Этот мерзкий дьювол появляется, где его не просят, и что-нибудь да натворит. Правда, знающие люди легко с ним справляются: надо дьювола перекрестить, он сразу съежится, тут его хоть в бутылку суй. Но с такой легкой расправой сказки поскучнели, и папа придумал, что дьювол стал надевать специальную кольчугу. Ты его крестишь, а ему хоть бы что. Ох, Наталочка, моя доченька, как бы откреститься мне от этого дьювола, думал он, глядя на вежливое и почтительное лицо бывшего своего подчиненного.

 Так вы меня еще помните, Анатолий Викторович? Видите, пришлось сменить штангенциркуль на…

—…микроскоп?

 Шутите, Анатолий Викторович, — на вот эти бумажки! — Скобачев почти с отвращением пошевелил листиками на столе.

 Значит, и это кому-то нужно, — отпустил фразу Косарев. — «Хотел бы я знать, что, где, когда», — думал он между тем, перебирая в памяти свои поступки, встречи, разговоры в последние дни, месяцы, годы.

—Я здесь, как вам ведомо, недавно. Разбираю старые дела своего предшественника, на которых давно пора поставить точку. Не переношу непорядок, вы же знаете.

 Да, в этом вам не откажешь. — Стармех хотел назвать собеседника Юрой, но воздержался. Не та обстановка, что там говорить.

 Пригласил вас помочь по поводу одного, можно сказать, пустякового, но все же не очень приятного дела. Если не возражаете?

«Хорошо ты, ласточка, поешь, не знаю, чем закончишь»,— думал Косарев и сказал, чтобы что-нибудь сказать:

 Не могу представить, как это механик сможет помочь вашему уважаемому ведомству?

 А вы напрасно так-то, Анатолий Викторович, — сказал Скобачев, опуская глаза и убирая локти со столика. — Понятно, что народ создал нам, как теперь модно говорить, некий «имидж»: если сюда, то жди допроса, ареста, чуть ли не пыток. Все в прошлом, в прошлом, поверьте мне…

«Что же он мне клеит? Не то ли, что я сморозил насчет Главного Алкаша страны? Но я же не призываю хвататься за оружие, свергать его, а думать и говорить вроде бы разрешено, демократия как-никак, права человека…» Пропустив в уме это могучее, заполонившее все вокруг слово «демократия», Косарев невольно хмыкнул, так как в душе успел презреть его, как раньше презрел всякие «измы», узнав их подноготную. «Но, кстати, я-то как раз не люблю сотрясать пространство и не болтал же про Запухшего. Что же тогда — тетки? Но — тьфу-тьфу! — Галке я верен, и к тому же дела эти не по данному ведомству. Но что-то же зудит у тебя в черепе, малыш, эка ухмыляешься, небось уже светит досрочная звездочка на погон, за то что привел в порядок запущенные дела и «поставил точку», как ты изволишь выражаться… Неужели дошло что-нибудь про ремонтные дела?» И, подумав это, Косарев вдруг почувствовал, что его обдало жаром. Но то же было так давно, два года тому назад. Однажды была некая сумма за ремонт дизель-динамо, сделали все парни, а по совету капитана внес стармех все в общую ведомость. Накануне из управления позвонили капитану, что требуется небольшой презент для важного человека. Перекинулись мнениями, Косарев еще спросил, прежде чем подписать:

 А толпа не возмутится, когда узнает?

 Собираетесь доложить на профкоме? — усмехнулся капитан.— Подписывай, дедуля, не нами начато, не нами и закончится.

Подмахнул Косарев ведомость, что да, то да. А после на оказавшиеся «лишними» гроши купил видик фирмы «Сони», отдал в управлении какому-то невидному, второстепенному человечку, тот с ухмылкой пожал ему руку:

 Спасибо за помощь, считайте, Родина вас не забудет.

Не забыла мама-Родина. Через два годика отыскали дело «поставить точку».

 Буквально два-три вопроса, десять минут, — сказал Скобачев, переходя и садясь за свой стол. — Если будут проблемы с билетами на автостанции, только позвоните, все устроим. Телефон не забыли?

—Здесь. — Косарев притронулся к карману, задумчиво оглядывая Скобачева. Серенький в полоску штатский костюм, аккуратный пробор в по-военному коротко стриженных волосах и мягкая улыбка на молодом, хотя и бледном лице необыкновенно шли ему. Правда, в глазах этого симпатичного молодого человека мелькала искорка какого-то странного, чуть ли не извращенного любопытства, не вполне соответствующая приветливой улыбке. Косареву казалось, что когда-то он уже видел такой странно любопытствующий блеск в чьих-то глазах, и это воспоминание рождало неприятные ощущения.

 Со здоровьем у вас порядок? — осведомился Скобачев. — Выглядите вы на тридцать пять.

 Давление что-то вроде сто сорок на девяносто, врач говорит, для возраста терпимо, — хмуро сообщил Косарев. — Но что же ждать, если двадцать с лишком лет на морях, ограниченная подвижность, постоянная вибрация, блуждающие в металле корпуса таинственные вредоносные токи, от которых издыхает почти всякая взятая на борт животина, авралы и аварии…

 Пойдете на Юг? — все еще разгонял свой маховик Скобачев.

 Таиланд, Сингапур, Индия, там дальше будет видно, куда прикажут, — сказал Косарев и вдруг, снова поймав странно любопытствующие искорки в глазах молодого собеседника, рассмеялся.

 Что такое? — насторожился Скобачев.

 Да так… Извините, анекдот припомнил. Не обидитесь?

 Очень интересно!

 Только, чур, без обиды. Армянскому радио задается вопрос: какая разница между петухом и инспектором? Ответ: петух ищет жемчужное зерно в навозе, а инспектор, наоборот, навоз в жемчужном зерне.

 Интересно. И в связи с чем же припомнилась эта байка?

 Далековато кружите, господин инспектор. Мне, например, не ясно, за что я вызван сюда. К чему мы, оба занятые люди, теряем время? Не лучше ли сразу брать быка за рога?

 Хорошо, берем быка за рога. — Скобачев достал пачку сигарет «Стюардесса», предложил стармеху, тот отвел руку.

 Благодарю, хочу жить долго, воспитать детей и внуков.

 Живите долго, а я закурю. — Скобачев пустил к потолку струю дыма. — Вернемся к быкам и рогам, Анатолий Викторович. Итак, два года назад после ремонта вы и некоторые члены экипажа были приглашены на чай представителями агента ремонтной фирмы.

 Предположим, — обронил Косарев. Про себя утвердился в первоначальной догадке: все-таки та проклятая ведомость. К ней идет дело. — Нас часто приглашают дельцы, не вижу здесь греха, особенно когда закончилась так называемая «холодная война».

 Хозяина звали Такахаси.

«Штурман», — сказал себе Косарев. — Или «Механик», или «Болт с нарезом», хрен их, сволочей, знает. Кто-то, значит, был на судне, а перед этим подписался вот в таком «отделе» под обязательством сотрудничать «в интересах безопасности Родины», естественно, зачем же еще, они иначе и не формулируют. И, подписавшись, выбрал себе псевдоним. Романтично! Почти разведчик Кузнецов, правда не в тылу врага, а у себя, в родной команде. Народ отдыхает, а «штурман» — фиксирует. После — информирует. И вот не сразу, а через два года меня вызывают. А вдруг этот паренек имеет и те документы про меня?»

То дело произошло давным-давно, был Косарев еще курсачом, проходил практику. Стояли в порту Ванино, пригласили его в такой вот отдел. Сидел там седой дядька в мундире с четырьмя рядами орденских колодок и лицом, изборожденным морщинами. Что-то такое интересное рассказывал про патриотизм, про отличные характеристики курсанта Косарева, который, конечно же, не откажется быть начеку вместе со всем советским народом и доложит куда следует, если на судне обнаружатся даже самые слабые признаки происков мировой реакции. А подписываться он будет «штурман». Косарев вообще-то по натуре был парень уступчивый, но в тот раз отговорился, не подписал бумагу, хотя намекнул дядька про могущие быть выводы и последствия.

Последствий, кстати, не произошло, видать, разочаровались в нем мужички из отделов, махнули рукой — пусть живет, плавает, найдутся другие.

Фиксирующие ребятки на судне, выходит, все же есть. Вот так. Ты с ним чокаешься у японца Такахаси, а он — кап-кап куда надо…

 Разговор не о том, что вы славно провели время, употребляли не только чай, пели, — у вас, кстати, оказался отличный тенор, не так?

 Допустим, — откликнулся Косарев. — Ну, предположим. Люблю иногда и попеть. Не «Арлекино», естественно, — предпочитаю русские песни.

 Да пойте, пойте, Анатолий Викторович. Помню, я и на судне слышал ваш голос. Замечательный. Вот только домой вас с капитаном везли аж в восемь утра и на машине Такахаси. С чего бы он такой добрый? Этот народ, насколько мне известно, деньги попусту не тратит.

 Послушайте, уважаемый Юрий…

 Константинович, если вам так нравится.

 Уважаемый Юрий Константинович, вы же плавали, бывали и за границей.

 Всего два раза, да меня она и не привлекает, — сжал губы Скобачев.

 Верно. Особенно на танкерном флоте. Уволиться на пару часов в Сингапуре или Пусане — не велика плата за месяцы, годы разлуки с семьей и те же годы — в масляной робе, со сбитыми в кровь руками. Вы сделали правильный, рентабельный шаг, поздравляю вас.

 Спасибо, — обронил Скобачев, глядя на стиснутые перед собой на столе большие руки, которыми так ловко, наверное, было бы управляться с ключом и кувалдой.

 Но если уж вам поручили наше морское ведомство, так хотя бы разузнайте хорошенько про сегодняшние реалии. Да, приглашают нас предприниматели. Да, угощают порой, везут на своих машинах с судна и обратно. Это, знаете ли, входит в законы гостеприимства, и они свято исполняются, не будьте же вы такого плохого мнения об иностранных дельцах.

 Рестораны, гейши, песни до утра — тоже гостеприимство?

 Представьте себе, Юрий Константинович. Рестораны — не публичные дома, а гейши — не те самые ссыкухи, которых так много развелось у подъездов наших гостиниц и на вокзалах. Нет, гейша — чуть-чуть другая.

 Предположим…

 В Бангкоке, — не дал договорить Скобачеву Косарев, — совсем недавно в Бангкоке водил нас один клиент в ресторан, сидело нас пятеро там в отдельном кабинете. Еще не получили информацию? Удивительно, наверняка среди пятерых был и ваш человек. Так вот, знаете, столик там на уровне пола. Мы сидим, а ноги спущены в углубление под столом — они же у нашего брата русака не сворачиваются калачиком. Рядом посадили восемнадцатилетних мадам, к каждому. Ее обязанность — подносить тебе рюмку ко рту и затем — закуску. Твои руки в это время обнимают ее талию. Да-с… Сплошная безыдейщина. Кстати, и раньше, во времена те еще, мы бывали в таких ресторанах. Вместе с комиссарами. Ну, это дело прошлое. А после одна дива, тоже лет восемнадцати и, как впоследствии оказалось, студентка, подрабатывающая именно этим, исполняет танец с раздеванием. Не больше того. Попробуй прояви хамство — оштрафуют на пару тысяч «зеленых». Ну а смотреть на нее не сильно отвратительно. Как-то, знаете, развлекает после болтанки в Тихом океане. Бодрит-с…

 Убедили, — хмуро заметил Скобачев. — Знаю, есть сейчас послабления. — Он поднял глаза и снова ухмыльнулся. — Но я-то начал о гейшах, так сказать, для разгона. А вы требуете «быка за рога». Так вот вам бык: то, что не дает мне возможности закрыть и списать в архив вашу папку двухлетней давности. Этот бычок — подписанные вами, Анатолий Викторович, счета, исполнительные ведомости по ремонту и прочее, улавливаете? Ваш вежливый Такахаси был не только предельно гостеприимен. И не в гейшах дело. Пусть себе исполняют танцы с веерами и раздеваются, если у них так принято. Ведомость — та самая иголка, вернее шило в мешке. В исполнительной ведомости вы перечислили работы, выполненные экипажем, но предъявили их для оплаты пароходству.

 Вы хотите сказать, мы взяли лишнее с пароходства? — спросил Косарев. — Мы не превысили отпущенных на ремонт средств ни на один цент. — Он пытался придать должную твердость своему голосу, но понял, что не смог. В груди что-то такое случилось, Косарев вдруг ощутил пустоту за грудиной, сердце забилось с перебоями, он почувствовал, как кровь заливает щеки. Не превысили средств, это точно, но парень отлично знает, о чем говорит…

 Естественно, вы не перерасходовали ни цента, — ухмылялся Скобачев. — Но ведь я не только инспектор, я еще бывший механик и знаю, как это все делается. Составленную задолго до ремонта ведомость вы согласуете с представителями компании. Так? С их «гостеприимного» разрешения вычеркиваете два-три пункта, которые могут потянуть и на сотню, и на тысячу долларов, в зависимости от ваших аппетитов. Итак — вычеркиваете, говорите: этого нам не надо делать, это мы исполним сами. Мы ведь такие мастера, русские моряки.

 И что дальше? — проговорил Косарев, вслушиваясь в то, что происходило у него внутри. Черт побери, неужели давление так прыгнуло? И что вообще может там случиться? Как-то один многоопытный инфарктник говорил ему, что самые большие коронарные сосуды, снабжающие сердечную мышцу, имеют просвет чуть шире вязальной спицы. А если развивается атеросклероз, просвет сужается, при волнении сосуды могут сжаться, перекрыть кровяной поток и… Да. Это и будет инфаркт, если не разрыв сердца. Спокойно, спокойно, никакого волнения, никаких сжатий. Мне всегото ничего, чуть за сорок.

 Естественно, вы не превысили, — бубнил торжествующе Скобачев. — Но вы составили в конце ремонта исполнительную ведомость, в которую внесли работы, исполненные командой, и Такахаси или его чиновник дружески подмахнул вам. Де­нежку вы могли получить полностью — ведь работы в самом деле исполнены! Могли и поделиться со сговорчивым прорабом, строителем. С кем там — уже детали.

 Допустим, — трудно проговорил Косарев. — И если на то пошло, такое делается не только на нашем судне. После каждого загранремонта люди привозят немало, что и говорить, и давно бы пора это пресечь, да вот беда — те, кому привозят, не хотят отказаться от привилегии. Узнайте в управлении, кто сколько получил «презентов», сколько передано в Москву — и привлекайте. А у меня — руки чисты, — он развернул перед Скобачевым ладони. Тот отвел глаза.

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

 Однако денежку, о которой мы ведем речь, в тот раз получили именно вы. и об этом известно многим на судне. Так что, при всем к вам уважении, мне надо выяснить все до конца.

Косарев вскочил. Снова сел. Вот как, оказывается: этот парень не допрашивает, он заботится обо мне. Какой добряк!

 А чего вы, собственно говоря, нервничаете? Я тоже вполне уверен, что руки у вас не замараны, потому и карты перед вами раскрыл без утайки. Вот и вы расскажите, в подробностях, как получили, на что растратили. Может быть, отдали детскому дому?

Искорки в глазах бывшего механика роились как светлячки, и Косарев вспомнил, где он видел точно такие. Когда-то, во время одной командировки в Москву, жил он в гостинице с молодым человеком, который однажды вечером, вернувшись из ресторана в изрядном подпитии, впал в лирику и стал рассказывать, как трудно жилось его семье во время войны и как они с больным отцом, не взятым, слава Богу, на фронт, зарабатывали тем, что ловили и обдирали кошек. Чтобы шкура обрабатывалась полегче, приходилось «раздевать» кисок живьем; орали, бедные, до сих пора слеза прошибает, как вспомнишь, говорил молодой человек, пальцем утирая под глазами. И еще он рассказал, что чуть пораньше, до войны, развлекались они с соседским мальчишкой тем, что пойманных мышек убивали тоже особенным образом. Они вскрывали голыми пальцами грудишку и следили, как затухая, бьется маленькое сердце. Рассказывая, он глядел на Косарева и время от времени спрашивал: че, небось жалко? У него, у рассказчика, были такие глаза. исполненные жалостью.

—     Так вы мне стало быть, предлагаете это самое? — спросил Косарев потухшим голосом. Скобачев пожал плечами:

 Но если вы чисты — почему не выявить тех, кто получил, кто был заинтересован?

 Устал я от вас, — сказал Косарев.

 Вид у вас точно переутомленный, Анатолий Викторович. Сейчас договорим — и простимся. Если за вами ничего нет. А насчет усталости… Наука открыла новый вирус, и возникает он из ничего — всего-навсего от хронической усталости. Так и называется болезнь: Синдром Хронической Усталости, СХУ, болезнь, так сказать, века и ведет к иммунодефициту…

Косарев не сдержал стонущего вздоха, оглянулся вокруг с выражением человека, вдруг очнувшегося в незнакомой местности и спрашивающего себя: «Где я, Господи?»

 Я ни в чем вас не обвиняю, — гудел где-то далеко молодой голос. — Просто выясняю детали. Или вы хотите, чтобы с победой демократии мы здесь вообще ничего не знали?

 Ради Бога, — сказал стармех. — Ради Аллаха! Я понимаю, государство надо охранять. Врагов, шпионов, коррупционеров, рэкетиров — давить. Но я-то, я при чем? Что я украл? Присвоил?

 А я еще ничего не сказал. Почему вы волнуетесь? — Скобачев потушил сигарету и, встав, прошелся по своему кабинетику-пеналу. — Не понимаю, честное слово, почему вы волнуетесь, Анатолий Викторович. Вот это, вероятно, нам и придется выяснять при следующих двух-трех встречах…

 Ты что, задержать меня решил? — поднялся с места побагровевший стармех.

 Это вы сказали, а не я, как ответил Христос Пилату, помните? Не торопитесь решать вместо нас. Однако по тону ваших заявлений…

 Да, да, настроений, черт бы вас всех побрал! — взорвался Косарев, вскакивая со стула. — Что ты там строчишь, изобретатель? Запиши: я вас ненавижу! Да, да, и Берию, и Ежова, и Андропова, и Степашина. Чтоб вы все накрылись, как они! Арестуй меня, расстреляй, но не надо мне этих бирюлек, понял? Я — свободный человек, прощай, механик недоделанный! — Решительно повернувшись, Косарев вышел из кабинета, хлопнув дверью, отчего в груди стало немного легче.

4

Капитан Краснов, уезжавший в этот день с женою из Находки во Владивосток, уже с полчаса стоял возле знаменитого отдела, дожидаясь, пока выйдет Косарев. О нем лишь вчера разговаривал со Скобачевым. Молодой инспектор вызвал его как бывшего капитана «Нижнеангарска», чтобы выяснить некоторые обстоятельства перед тем, как пригласить стармеха и поставить на деле точку. Краснов, уже год как принявший другое судно, охотно и раскованно поговорил с инспектором, выразил удивление, что того все еще интересуют так давно случившиеся непорядки, а на вопрос, верно ли, что в ведомостях была допущена некая приписка, так же отрыто и раскованно сказал, что да, было дело, представил ему стармех такую ведомость.

 Я ему говорю: гляди, старик, если надо — надо, но в случае чего — ответчик тот, кто хозяин, материально ответственное, так сказать, лицо. Не для себя он, конечно, делал, но команда как-то узнала, возмутилась, кто-то накропал в управу, наверное, и вам, а? — Капитан улыбался, глядя, как инспектор переворачивает бумажки. — Надо, надо, конечно, следить, но могу сказать прямо: наш дедушка — кристалл, не то что доллар — цент чужой не возьмет! А что подписал… Ну, я его предупреждал…

В общем, капитан сказал все как есть правильно. И то, что стармех Косарев — кристалл, и то, что он эти доллары внес в ведомость. Было лишь маленькое недосказание: по чьей указке работал старший механик. Но какая в том разница? Сделал —- отвечай. Как говаривал еще в училище Родин Иван Васильевич, знаменитый в то время по Владивостоку преподаватель лихой науки «сопротивление материалов»: «Это вам, мальчики, формулка номер пятьдесят три… Запомните. Будете делать расчет фермы, распишетесь, а ферма — брейк! — сломается. Кому отвечать? Кто забыл формулку, но расписался…»

Когда наконец Косарев вышел из подъезда, Краснов, долго ждавший его в шикарном «Марк-2», радостно крикнул, высовываясь из открытого окна:

 Викторыч, куда бежишь? Приостановись!

 На автовокзал спешу, боюсь, что опоздал на тринадцатичасовой до дома. Не повезло, как говорят.

 Ой, что вы, Анатолий Викторович, — подсунула круглую физиономию под руку мужа супруга Краснова Юлия Ивановна. — Вам, наоборот, даже крепко повезло, мы специально ждем…

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

Одним движением — мягким, но решительным, Краснов утопил в салон вмешавшуюся половину и щелкнул кнопкой, блокирующей замок двери:

 Мы тоже домой, садись! Вещи далеко?

 Все при мне, — показал Косарев дипломат.

 Что-то ты, старина, не в себе. Даже позеленел, — заметил Краснов, включая мотор.

 Бывают в жизни злые шутки, — слабо отмахнулся стармех, откидываясь на спинку заднего сиденья. — Погоняй, Семен Яковлевич, по дороге объясню, как движется у нас на Руси перестройка.

«Марк-2» бежал вдоль берега празднично сияющего залива. Неподвижно высились остроконечные сопки, окутанные по вершинам голубоватым туманом, на зеркале воды застыли грязновато-серые коробки пароходов и, почти не погружаясь, невесомо покачивались перламутрово-белые чайки. Природа дышала умиротворением и покоем.

 Анатолий Викторович, вам нехорошо? — обернулась к стармеху Юлия Ивановна.

 Вот здесь комок застрял, — показал кулаком Косарев. — Не в этом дело, пройдет, другое непонятно: как эти люди не поймут, что время доносов и слежки прошло. Почему я, честный человек, должен кому-то доказывать, что я — не верблюд? Кстати, Семен, ты как узнал, что я там?

 Позвонил в управу на всякий случай, знаю, что твой пароход на нефтебазе, спрашиваю: «деда» случайно не было? Девочка там отвечает.

 A-а, Настя… Знал бы — не зашел… — Косарев прилег на сиденье, облокотясь на подушечку, обтянутую велюром.

5

Тотчас после ухода старшего механика Скобачев набрал номер и сказал в трубку:

 Сергей Пантелеич, я готов к докладу.

 А разговор записал? Заходи через десять минут вместе с машинкой.

Шеф встретил молодого своего сотрудника суховато, как и полагается принимать молодых, даже самых способных, чтоб не вспархивали раньше времени и не воображали о себе до поры черт знает что. Кивков указал на место у приставного столика.

 Включай на полную громкость, где понадобится, я спрошу. Скобачев положил на лакированный стол пластмассовую коробочку фирмы «Саньо», нажал кнопку. Высокий, несколько измененный электроникой и оттого кажущийся особенно неуверенным голос Косарева возник в тишине кабинета. Другой голос, полный плохо скрытой иронии, тщетно пытался изобразить почтительное внимание. Это был диалог силы и беззащитности, наступление нового века и слабое барахтанье угодившего в поток представлений давних эпох, с их смешной верой в окончательное торжество справедливости.

Когда стармех воскликнул: «Чтоб вы все накрылись, как они!», на лице шефа, за которым украдкой наблюдал Скобачев, не дрогнула ни одна морщинка. Он лишь снова кивнул:

 А ну перемотай, еще раз это место.

 Он и не то еще там кричал, я отключил, — сказал Скобачев. — Может, стоило его припугнуть?

Шеф с интересом глянул на своего помощника. Улыбнулся.

 А ты, парень, далеко нацелился! Ты же его и так припугнул, насколько мне понятно.

 Должен был я ему сказать правду?

 А ты Султану ее скажи, который полгорода в лапах держит. Знаешь его?

 Кто его не знает? Возможно, еще и скажу, — не без обиды возразил Скобачев.

 Во-во, если он захочет с тобой разговаривать. Его, Юра, сюда не пригласишь, у него адвокат, а то и два. Да-с… Ну, погоняй дальше.

Шеф помолчал, когда пленка закончилась.

 Ну что, Юра, молодец. Парень ты способный. Я и от других это слышал. Но вот с этим мужиком ты перегнул. — Шеф поднялся со стула, прошелся по комнате, остановившись против глядевшего на него Скобачева. — Ты не слышал, что народ говорит? Он говорит: почему мы ждем от американцев «помощь», какие-то там жалкие два-три миллиарда, а сами упускаем мимо пальцев в заграницу десятки, а то и сотни миллиардов зелеными каждый год. Ты видел фильмы про Диму Якубовского?

 Все три. «Три мгновения»! — хмыкнул Скобачев.

 Герой! Прямо-таки русский Давид! Хитрый и наглый мальчик с черными мышиными глазками, пухлой мордочкой и пальчиками. С «приятной картавинкой», как любили они подчеркивать каждый раз, вспоминая о Великом Вожде.

 Они говорили, что вождь «приятно грассировал», — скромно поправил Скобачев.

 Во-во, приятно картявящий мальчик обвел вокруг жирненького пальчика всех наших дуболомов. Видел, как легко прорвался он к фронтовику, герою, солдату Язову? А далыне-то какие пошли фамилии — и тебе Шумейко, и вам Берштейн, и Господи Боже мой. И вот этот востроглазый мерзавец, пухлячок живет в особняке, цена которому миллиарды, и небрежно поводя пальчиками, раздевает до кальсон нашу обожравшуюся «элиту»!

 Да он — шестерка, шестерня, шеф! — воскликнул, не сдерживаясь Скобачев.

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

 Не спорю. Но эта мерзкая вонючая шестерка летает в любое время за границу в персональном самолете! А что сказать о его начальстве? Если у шестерки — миллиарды, то сколько же у них? У нас неплатежи схватили за горло страну Шахтеры, учителя, врачи не получают зарплату по полгода, сейчас надо еще на дела в Чечне. Почему бы не вытряхнуть счета этих мерзавцев? — Шеф, по всей видимости, завелся, вскочил с места, заходил по комнате. Скобачев не без тревоги: наблюдал за начальником, всегда раньше поражавшим его не горячностью, а, напротив, ледяным спокойствием. Значит, достали и его, решил Скобачев. И скромно промолчал, чтобы не взорвать шефа окончательно. А тот уселся на свое место, показал на диктофон:

 Давай-ка, брат, в свете всего сказанного, поставим на этом деле точку. За давностью — раз. За незначительностью нанесенного ущерба — два. Если хочешь, придумай еще и три, но — хватит. А про капитана Краснова и стармеха Косарева забудь, ты их не знаешь, понял? И фамилии не вспоминай. Дашь мне их папку, я подпишу — и в архив, подальше. Для будущего кандидата или доктора наук. Тебе все понятно?

 Так точно.

 Давай займемся чем посерьезней, друг мой Юра, здесь у меня только что был один из друзей Султана…

6

 Слушай, Толя, чего ты, собственно, переживаешь? — спрашивал капитан Краснов стармеха Косарева, не отворачиваясь от руля, потому что «Марк-2» мчался на предельной для российской дороги скорости. — Ну спросили, ну ответил, — дальше-то что?

 Я ему сказал все, что о них думаю. У меня деда в тридцать восьмом грохнули. В сорок седьмом батя попал на «стажировку», год проходил под конвоем, пока разобрались. Я капитаном хотел стать, как ты, Семен, но меня не приняли на судоводительский, понял? Родственники не те. Это раз. Теперь: почему он имеет право меня вытаскивать из постели, когда ему заблагорассудится?

 Остынь, старик, тебя он не вытаскивал, ты сам пришел, объяснил. Ведь, по-честному говоря, было дело? Приписали мы с тобой три с половиной сотни зеленых.

 Но ты же сам сказал: надо!

 Извини, будь справедлив, — на мгновение обернулся Краснов. — Сказал — пиши, но в общем, если что — ты материально ответствен…

 Потому тебя и не таскают?

 Наверное… — Краснов глянул на Юлю, пытавшуюся что-то сказать. — Мать, дай нам договорить свои морские разговоры.

 Сходил бы ты, Семен, объяснил: такое, мол, было положение, с нас требовали, я дал ему указание…

 А он что — не знает этого? — хмыкнул Краснов. — Вызовут — объясню. Я — капитан, ремонтом ведал ты…

 Значит, Семен, и ты меня считаешь единственным в ответе? — спросил стармех, потирая ладонью грудь.

 Нет, но…

 Хватит вам, мужчины. В Артеме, Сеня, надо заехать в медпункт, слышишь? — прервала их Юлия Ивановна.

 Надо мной там рассмеются, — прохрипел стармех. — Утром же комиссию проходил.

К Артему подъехали во второй половине дня. Долго кружили по городу, пока капитан не догадался остановиться у поста ГАИ и там получить точный адрес поликлиники. Вместе с Косаревым он вошел в кабинет к врачу, подождал, пока тот измерял давление, слушал сердце. Врач был молод и очень уверен в себе. Он сам сделал внутривенный укол, дал Косареву таблетку:

 Самое лучшее для вас сейчас — лежать. Завтра вызовите участкового врача или «скорую», снимите кардиограмму.

 Вот моя кардиограмма. Сегодня снимали, — достал стармех листок. Врач посмотрел запись, покачал головой:

 Да… Никогда бы не поверил…

 Так плохо, доктор? — встревожился Косарев. Тот пожал плечами:

 Сердце, знаете, сложный прибор… Вы стармех? Так вот, наверное, куда сложней топливного насоса… Работает непрерывно, однако способно на самые большие нагрузки и восстановление. Если без срывов. У вас не было срыва? Одним словом. Анатолий Викторович, добирайтесь до дому — и в постель, в постель.

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

До Владивостока оставалось каких-нибудь сорок километров. «Марк-2» мчался по широкой трассе, легко обходя попутные машины.

 Ты меня, Семен Яковлевич, если не трудно, добрось до подъезда, — попросил Косарев, когда они уже проехали арку.

 Проводить? — спросил капитан, остановив машину у высотного дома, проросшего чуть ли не на вершине одной из бесчисленных сопок, нависших над заливом. Юлия Ивановна незаметно кивнула мужу, тот проводил стармеха до лифта.

7

Косареву открыла жена, Галина Степановна. С тревогой остановила она взгляд на изменившемся лице мужа:

 Не выпил, Толя?

Он предупреждающе поднял руку:

 Девочки дома?

 Наташку привела из садика, Оля еще не вернулась.

 Мать, тут меня чуток прихватило, ты не беспокойся, я лягу. Врач сказал: надо отлежаться.

 Врач? — переспросила жена. — Почему врач?

 Не паникуй,— откликнулся он из ванны. Умывшись, заглянул в комнату девочек.

 Привет, папулик! — радостно воскликнула, подбегая к нему, Наталья. — Ты мне сегодня расскажешь про дьювола?

 Не сразу, но обязательно расскажу, — наклонившись, он поцеловал голову девочки, вдохнув нежный запах волос ребенка. — Натусик, извини, я очень устал, полежу, ладно?

Ночью его стало морозить. Жена прижалась к нему горячим телом, положила руку на грудь. Вздрагивая и клацая зубами, он проговорил:

— Галочка… Тяжело. Убери руку, родная. Достань там еще одеяло…

Она укрыла его дополнительно пуховым одеялом, но он все клацал зубами.

Вернувшись с мужем из гаража, Юлия Ивановна сказала:

 Семен, позвони Галине, узнай, как он там.

 А, это вы, Семен Яковлевич? — услышал капитан женский голос. — Огромное вам спасибо за доставку. Ничего, ничего, лежит. Очень мерзнет. Что? Да, я тоже говорю: нервы.

 Пусть отдыхает, Галя, — сказал капитан. — Ему досталось сегодня, пригрейте его, как вы умеете, женщины. И все будет хорошо, я уверен.

 Не каждый, однако, выдерживает диалоги с этими ребятами, — сказал он жене, укладываясь спать после ночной передачи «До и после…».

 Так тебя тоже спрашивали насчет этих ведомостей? — откликнулась уже отвернувшаяся от него Юлия Ивановна.

 Ты хочешь сказать, почему я не бросился выручать его? Смог бы выручить стармех капитана, если бы тот налетел на камень или стукнул кого-то в борт? В том- то и дело, дорогая…

 Толя, ну давай вызовем «скорую»!» — взмолилась Галина Степановна посреди ночи. — Все может случиться, почему ты не хочешь?

 Господи, Галочка, миллионы мужиков прихватывает стенокардия. А ты, не зная, что там у меня, сразу «скорую»? Мне уже легче. Жарко…

Она притронулась к взмокшему лбу мужа, ощутила, как пылает жаром все его большое, так любимое ею тело. Потом она сменила простыни. Стармех дышал коротко и тяжело.

 Кажется, пронесло, — сказал он и попытался смешливо хмыкнуть. — Надо же так— даже перепугался! Ну и вздернул меня этот молодой дьювол, расскажу потом Наталочке.

 Девочки так испугались вечером…— Галина всхлипнула, прижалась к мужу. — Толя, ну почему, почему ты ничего не расскажешь?

 Ничего особенного. После будем с тобой смеяться. В рейс я пойду, привезу – четыре вэ-дэ», «Тойоту» загоним, надо же платить за Наталку в ту школу. Пусть девочка будет не хуже этих богатеньких новых русских… Извини, Галочка, отдыхай, мне стало легче…

Она отодвинулась, и он с наслаждением вытянул ноги, прислушиваясь, однако, к тому, что происходило в груди. Сердце билось часто-часто, хотя и не болело. Кажется, это называется предынфарктным состоянием, едва ли мне удастся пойти в этот рейс. С утра позвонить в управу, пусть ищут замену, хватит. Не надо мне ни четыре, ни восемь вэ-дэ. Мне сорок два, в этом возрасте надо быть осторожным. Критический возраст, мужики, говаривал судовой медик Боря, измеряя мужикам давление после очередного распития, случавшегося в портах захода. Не так уж и часто заливали, но было. А утром — к Боре. Таблетка от головной боли, от давления, лекция.

 Критический возраст, ребята. Будьте особенно бдительны пару-тройку лет. Переживите до полета— там хоть на голове ходите, до пенсии допляшете, а сейчас — нельзя, понятно?

Легко сказать: допляшете. А если я уже перебрал тот самый рубеж и это у меня в груди — моя смерть? Вот она ходит, все увереннее и увереннее. А что если я умираю?

Думая о том, что умирает, Косарев, однако, не верил этому. Он только наблюдал за собой как бы со стороны, ему было даже интересно. Он думал о том, как будет рассказывать потом, когда все пройдет, про свои переживания. Как будет хохотать: «Ну, братцы, думаю: подошел мой черед!» Он думал так, но одновременно ощущал и странное, все увеличивавшееся давление за грудиной. Ему было трудно дышать. Сердце билось с перебоями. Разбудить бы Галку — она так сладко посапывает, скажет: перепугался, мальчик!

Так я умираю? — снова спрашивал он себя. Господи, ведь я где-то не раз читал, что перед умирающим проходит вся жизнь — он видит свое детство, и дедулю, и свою первую любовь, и страны, в которых побывал, а я не вижу ничего. Мне только тяжело. Мне так тяжело, будто кто-то положил подушку на лицо и придавил сверху, нечем дышать. Я не знаю, смерть ли это, но мне так тяжело… Лучше бы сразу. Когда-то Косарев катался на лыжах и ударился о дерево. Он не чувствовал удара. Он очнулся через полчаса, не раньше. Вот так бы — сразу и сейчас…

Мягкая, но неумолимая рука схватила его за горло, зажала рот. Перед глазами мелькнул рейд Мадраса. Пальмы на горизонте, грязно-розовые дома, вырастающие из голубой воды залива, и черные стаи кричащих, каркающих воронов. Воронье — это смерть, а я не умру, нет! Черная, сутулая тень спикировала из глубины неба на грудь, раскрыла желтый горбатый клюв, глянула в душу круглыми, проникающими глазами. Он узнал эти глаза. Дьювол, дьювол проклятый! Сейчас я тебя, голубчик, перекрещу… Двинул рукой, прохрипел:

 Галочка, Галя, дьювол… Отгони!

Она не слышала его, потому что он молчал.

8

В шестом часу капитана Краснова разбудил телефонный звонок. Подняв трубку, Семен Яковлевич не сразу понял, с кем разговаривает. На том конце провода рыдала женщина:

 Он умер, Семен, умер! Я проснулась, а он — умер. Еще девочки не знают. Гос-по-ди!

 Постой, не надо, не надо! — прервал он ее, как мог, строго. — Ты ничего не понимаешь, вызови «скорую».

 Он холодный, Семен Яковлевич. Вот Олечка подбежала и Натуся, наши девочки, а его нет, нет, нет!

9

Спустя еще некоторое время женщина позвонила по номеру, обнаруженному в кармане пиджака усопшего.

 Мне Скобачева… Или Собачева… — попросила она мертвым голосом.

 Слушаю вас, Ско-ба-чев.

 Говорит вдова механика Косарева! — крикнула Галина Степановна. — Что ты с ним сделал, Скобачев?

 Косарева? — прервал ее молодой вежливый голос. — Я не слышал такой фамилии. — И в трубке щелкнуло.

1995 год

Лев КНЯЗЕВ Расскажи про дьювола, папа

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать это HTMLтеги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <strike> <strong>